Выездной !

Филин долго ворочался рядом, меняя натяжение ремня, пытаясь упрятать брюхо под натянутую черную ленту.

Бог мой, Шпындро старался смотреть только на дорогу, от пассажира-то несет не поймешь чем, провоняет весь салон и водитель нервно поправил зеленую плоскую елочку, источавшую сладковатый запах.

Филин принялся курить, дым беломора желтоватыми клубами наползал на обивку, первый окурок, изжеванный и смятый, лег в начищенную до блеска пепельницу. Болтали разное. Филин сыпал указаниями по вождению и выбору маршрутов, будто Шпындро его личный шофер; указания пустые, с головой выдающие человека, никогда не сидевшего за рулем.

В это время Наташа Аркадьева наводила марафет в макияжной истерике; только что отзвонил Крупняков, пророкотал в трубку, что стол заказан, только на двоих... разве им скучно будет? А потом что? Крупняков хохотнул, Наташа умудрилась увидеть, пропустив взгляд сквозь тонкую медную жилку кабеля, как он мотает помпон пояса длиннополого халата и скорее всего оглядывает себя в резном антикварном зеркале-псише.

Поняв, что приезд Шпына необратим, как прогресс, Мордасов договорился с Настурцией, что она доработает одна, наказал, что если заявится Туз треф за деньгами, не давать по первости и только поманежив, открыть кредит, указав, что раз одалживается внеочередно, в отсутствии банкира, то и процент отдачи повышается, забыв о льготах Туза, Настурция побледнела, для таких дел не создана, колготки и тряпки - одно, а размах Колодца страшил запахом нар и спецодежды.

- Не боись, - уверил Мордасов, - это я так, на всякий пожарный случай, не жди Туза, он теперь после производства в звеньевые пьяного племени дисциплину блюдет, подтянулся, приползает за кредитами только по оговоренным дням. - Настурция, бледная еще и от гулянки предшествующим вечером, бледнела еще заметнее. Мордасов рассудил, что Притыка не хочет свои деньги доверять Тузу - знал Мордасов это тягучее чувство тревоги при расставании с кровными - и сунул ей трояками тридцатку, Настурция порозовела: или Колодец угадал причину бескровия в лице, или хмель вышел дочиста и молодое тело отдышалось, медленно приходя в себя.

В дороге Филин распространялся про страну, куда должен отправиться Шпындро, уныло, неточно, Игорь Иванович решил, что в школе по географии за Филиным числилась пара: начальник путался в обычаях, смутно представлял, где же и меж какими соседями расположилась уютно земля, поджидающая Шпындро.

Крупняков заехал за женой Игоря Ивановича на такси, при ее появлении вылез - наполовину лорд английский, наполовину барин русский, большой, не раздражающе медлительный, величавый в каждом жесте, веско роняющий слова, сопровождая их округлыми жестами.

Обед Крупняков задал в частном заведении, встретили их ласково, и Наташа по обращению поняла, что Крупняков здесь персона желанная и вес его, в смысле заискивания окружающих, как раз подстать его комплекции; усадили за стол, неуловимо отличающийся от других в лучшую сторону, официант, мелькая бесшумно, гнулся, как в фильмах про годы НЭПа. Обслуживали только мужчины, Аркадьева поразилась: значительностью лиц обслуга не уступала выездным дружкам мужа, и одеты так же, и причесаны достойно и аккуратно, отличия начинались с деталей - у всех на пальцах бугрились здоровенные золотые перстни, у одного седоголового, выглядывающего из подсобки, аж три перстня, галстуки у всех шелковые, дорогущие, таких и у мужа только два, а здесь вроде униформы. Мужчины содержатели заведения - чистые, промытые, знающие себе цену, с едва заметным налетом денежного бандитизма на лицах, глаза влажные, полны решимости постоять за себя. Вскользь оглядела присутствующих в зале: публика неслучайная в массе своей, таких людей встречала постоянно вокруг себя на отдыхе, такие же переполняли залы на просмотрах, престижных вернисажах, забивали ряды партера недоступных смертным концертов.

Крупняков свершил обряд заказа, склонился к Наталье, пересыпая словесные восхищения спутницей кинжальными взглядами по сторонам: все ли видят, что неоспоримо элегантная, породистая, по всем статьям дорогая, с ним?

Аркадьевой представилась, что и в самом деле за стенами не обычная московская улица, а Чикаго, веселые двадцатые годы: букмекеры, рекитеры, бутлегеры - обстановка густой, вязкой преступности; никто не повышал голоса, никто не допускал резких движений, как за границей в ресторациях для самых-самых. Официант, будто существовал только для Аркадьевой, склонялся к ней, вертелся то слева, то справа, всячески угождал и готов был броситься на рельсы под ревущий, напитанный скоростью и тоннами состав, лишь бы его клиентке было хорошо.

Крупняков великолепием мощной фигуры, облаченной в тысячный костюм, украшал зал, казался его самой выдающейся, привлекающей взоры частью. Ел Крупняков также картинно, как говорил и двигался, ни разу не звякнул прибором, куски мяса и салаты медленно уплывали в рот, шевелящий толстыми яркими губами. В зале пахло дорогим трубочным табаком, и запахи кухни не проникали в это святилище.