Выбор Зигмунда

Услышав его, Фрейд слегка повернулся и увидел говорившего: это был охранник-гвардеец. Ученому показалось, что лицо гвардейца ему знакомо, но он не стал задерживаться на этой мысли и лишь слегка наклонил голову в ответ. В этот момент ничто не смогло бы отвлечь его от мечты о холодном оршаде в тенистой беседке с крышей из свисающих вниз ветвей глицинии и плетеными из виноградных лоз стульями, на которых он мог отдохнуть. Доктор быстро нашел заведение, где имелось все это, занял место на стуле и стал любоваться проезжающими мимо каретами. Раскатистый, иногда прерывавшийся рокот их колес, катившихся по мостовой из порфировых блоков, помог ему отпустить на волю мысли.

В сознании ученого вспыхнула догадка. Де Молина сказал ему, что исповедуется у декана Орельи, а тот сказал, что исповедуется у госсекретаря Рамполлы. Тогда возможно, что Рамполла исповедуется как раз у де Молины. Прелаты как будто стояли в кругу, и каждый защищал спину соседа и обеспечивал ему рай. При этом любой из троих при необходимости мог обратиться к папе: они же его ближайшие сотрудники.

И если кто-то из троих, даже из четверых, узнал по этой цепочке исповедей что-то полезное, то не мог об этом сказать. Возможно, под запретом был даже туманный намек. Нужно попросить разъяснения на этот счет у папы – немедленно или хотя бы как можно скорее, в общем, при первой возможности.

И тут его ум как будто раскололся подобно скорлупе яйца, и оттуда вылупился неопровержимый вывод. «Элементарно, Ватсон!» – сказал бы Шерлок Холмс. О господи! Как же он не додумался до этого раньше? Совершенно ясно, что папе что-то известно и что папа узнал это от одного из троих во время исповеди! Он не может действовать открыто, чтобы не нарушить священную тайну. И тем более не может удалить грешника от Святого престола: это косвенным образом указало бы, что тот виновен. «Продвинуть, чтобы отодвинуть» – повысить в должности, услав подальше; этот способ во времена римских императоров часто применяли, чтобы наказать виновного, если тот был слишком неудобным для наказания или влиятельным. А все три объекта расследования находились на вершине церковной иерархии – каждый в своей области.

«Ясно как день: меня вызвали, чтобы я поднял крышку ящика Пандоры, в который папа уже заглянул», – подумал Фрейд, жуя лед, оставшийся в стакане после оршада.

По спине доктора пробежал холодок; это приятно в такой трудный момент, но ледяной оршад тут ни при чем. В первый раз, кажется, Фрейд разглядел что-то в тумане, который его окутывал: улыбку на тонких губах папы.

Фрейд – лучший из Шерлоков! Ученый рывком поднялся со стула. И положил на столик приличную сумму чаевых, чего никогда бы не сделал его скуповатый любимый сыщик. Никогда, даже в свою первую брачную ночь, он не чувствовал себя таким молодым и сильным.

Глава 17

На первой странице «Джорнале д’Италия» была напечатана заметка о том, что на будущий понедельник объявлена всеобщая забастовка. Автор с иронией писал, что хитрые рабочие устроили себе два выходных подряд и что это им удобно: можно днем погулять без дела, а вечером пройтись по кабачкам. Сразу после заметки была напечатана статья размером в шесть столбцов под заголовком «Век». Ее автор, наоборот, встал на сторону забастовщиков, однако выражал надежду, что отстаивание справедливых требований не превратится в народный бунт. А вот в «Оссерваторе Романо» забастовку посчитали пустяком, который едва достоин коротенькой заметки внизу второй страницы. А на первой была напечатана на видном месте важная новость: Государственный секретарь Рамполла дель Тиндаро передал руководство Благотворительной комиссией одному из недавно назначенных кардиналов. Фрейд готов был держать пари с самим собой, что избранником будет де Молина-и-Ортега.

Доктор внимательно присмотрелся к задачам этой комиссии. Уже много столетий через нее каким-то образом распределялись пожертвования – от земель и дворцов, которые дарил аристократ, до корзины с хлебом, которую дарил бедняк в память об умершем родственнике. Верующим объясняли, что даритель таким подношением искупает свои грехи.

Весь мир обвиняет евреев в скупости и жадности, но именно христиане придумали эту формулировку: «заплати, и тебе отпустят грех», как во времена продажи индульгенций. Обе эти подлости стоило бы изучить с точки зрения социальной психологии: результат может быть интересным. Это направление в психологии он бы с удовольствием продвинул вперед при помощи своего открытия – психоанализа. Именно открытия, а не изобретения, как иногда ему случается читать в статьях своих хулителей или у журналистов, настолько невежественных, что они не знают, в чем разница между этими словами.

Эти животные все же знают, что автомобиль можно изобрести, а саркофаг египетского фараона – нет. Психоанализ, как саркофаг, тысячи лет существует в умах людей. Значит, я открыватель, а не изобретатель. Нельзя сказать, что заслуги одного больше, чем у другого. Но, слава богу (это просто выражение), открытие и изобретение – совершенно разные вещи.