Выбор странствий

Грузинского царя начала XII века Давида звали «Строитель». Юрия Звенигородского не грех называть точно так же. Несомненно, на действия его наложило отпечаток честолюбие, а возможно, расчет. Однако Юрий обладал талантом вкуса (иного определения не найдешь), способностью безошибочно подбирать мастеров. Сейчас весь культурный мир знает автора росписей на Городке. А ведь князь пригласил, вероятно, малоизвестного тогда художника. Имя ему - Рублев Андрей.

Внутри собора, справа, на алтарном столпе, высоко - открытый лик в огромных живописных кругах-нимбах. Лик полустерт, едва заметны линии бровей, губ, кольца волос, но различимо читается испытующий, открытый взгляд. Это и есть Рублев, его фреска, его рука - поясное изображение святого Лавра. На другом алтарном столпе - святой Флор (лик его, к сожалению, не сохранился). Под святым Лавром, в рост, царевич Иосиф и святой Варлаам, на другом столпе - также внизу - ангел со свитком и стоящий перед ним святой Пахомий. Фрески ни разу не поновлялись, никогда не были под побелкой - Рублев «неоскверненный»…

Стенопись эта несколько раз была промыта и укреплена, досконально, всесторонне обследована и репродуцирована специалистами. Первым в 20-х годах опознал авторство Рублева академик Грабарь.

Святые Флор и Лавр были очень популярны на Руси как покровители коневодства. Народ звал их святыми лошадниками. Почитали их и как патронов ратного дела («сесть на коня» - значило отправиться в поход). Поэтому далеко не случайны изображения этих святых на алтарных столпах собора. Как помним, в те времена Звенигород был форпостом Москвы.

Итак, поскольку не найдена стенопись, датировка которой падала бы на более ранние годы, будем считать, что перед нами первый заказ Рублеву, первая самостоятельная работа художника.

Ему около тридцати лет, недавнему подмастерью у многоопытного учителя. На нем - угольная ряса чернеца, кожаный подпоясок, сапоги (летом он - босиком). Он дал обет вечного смирения духа и плоти, нес послушание, выполняя советы и приказы игумена Сергия, учителя премудрости, который, возможно, беседовал с ним о византийском письме, о смысле символики, об артелях монахов-иконников, что бродили по Руси, украшая постройки. Вместе с юным Андреем на братские эти полуночные беседы к старцу приходил другой молодой монах - Епифаний, впоследствии крупнейший русский агиограф, «премудрый», по оценке знавших его. Дух подобных братских наставлений, келейных бесед запечатлел Достоевский в «Братьях Карамазовых», когда старец Зосима по вечерам собирает у себя в скиту друзей и близких к нему монахов. Итак, острота диалектического ума Сергия, атмосфера хорошо организованного, продуманного общежития, которая отличала Троицкую обитель в те времена, поддержка единомышленников складывали светлую личность Рублева, так изумляющую нас теперь.

«Учителем же Рублева, - считал профессор В. Н. Лазарев, автор монографии «Андрей Рублев», - должен был быть тот Прохор с Городца, с которым Рублев работал в Благовещенском соборе (1405 г. - Ю. Т.)». Исследователь полагает, что старец Прохор был монахом Троице-Сергиевой обители: тогда иконник Андрей, постриженник Троицкого монастыря, мог быть духовным сыном живописца. Он пригласил Рублева вместе с ним исполнить заказ по росписи кремлевского Благовещенского собора, но Прохор, очевидно, был старшим и при работах в Звенигороде. Троицкая летопись, древний источник, называет художника «Прохор старец с Городца» (Городцами назывались города на Волге и Оке; последний ныне известен как город Касимов) не потому ли, что работал он у князя на Городке? Переписчик мог случайно ошибиться…

«Юрий Дмитриевич поддерживал оживленные сношения с обителью Сергия как раз в те годы, когда в ней, возможно, жил Рублев. Коль скоро перед ним встала задача украсить построенный им храм, он должен был, естественно, обратиться за помощью к иконам Троицкой обители», - пишет Лазарев. Значит, старец Прохор мог возглавить артель художников. Сам Прохор взял для работы на Городке иконостас и основные темы росписей; ученикам же поручил стенопись на остальные сюжеты. Артель прославилась, стали величать мастера «Прохор старец с Городца», причем прославился он настолько, что его выбрали для росписи московского Благовещенского собора. После 1405 года Прохор, очевидно, скончался.

Рублев перенял его славу.

Итак, перед Рублевым высились в Звенигороде новые чистые стены, и от него зависело придать им жизнь. И не только князь, воля господина, но веление ремесла, сознание высокого долга вели кисть Рублева. Вот он, живописец Андрей, стоит посреди пустой церкви, видя темную еще промазку швов; еще не возведены леса, и над головой чаша купола кажется непомерно огромной. На улице теплый дождь, дубы и вязы оделись свежими листьями, пахнет весной, травой, обрадованно гомонят воробьи и ласточки. Мужики у тихих заводей выбирают донки, фыркает на приречном лугу табун, а внутри церкви зябко, сырость от непросохших стен.