Выбор странствий

«Князь Владимир ехал в Нижний через Кострому, где граждане и духовенство встретили его со крестами, с хлебом и солью, с великою честию, с изъявлением любви. Узнав о том, царь велел привезти тамошних начальников в Москву и казнил их; а брата ласково звал к себе. Владимир с супругою, с детьми остановился верстах в трех от Александровой слободы, в деревне Слотине; дал знать царю о своем приезде, ждал ответа - и вдруг видит полк всадников: скачут во всю прыть с обнаженными мечами, как на битву, окружают деревню; Иоанн с ними; сходит с коня и скрывается в одном из сельских домов. Василий Грязной, Малюта Скуратов объявляют князю Владимиру, что умышлял на жизнь государеву, и представляют уличителя, царского повара, коему Владимир дал будто бы деньги и яд, чтобы отравить Иоанна. Все было вымышлено, приготовлено. Ведут несчастного с женою и двумя юными сыновьями к государю; они падают к ногам его, клянутся в своей невинности, требуют пострижения. Царь ответствовал: «Вы хотели умертвить меня ядом: пейте его сами!» Подали отраву. Князь Владимир, готовый умереть, не хотел из собственных рук отравить себя. Тогда супруга его Евдокия (родом княжна Одоевская), умная, добродетельная - видя, что нет спасения, нет жалости в сердце губителя - отвратила лицо свое от Иоанна, осушила слезы и с твердостию сказала мужу: «Не мы себя, но мучитель отравляет нас: лучше принять смерть от царя, нежели от палача». Владимир простился с супругою, благословил детей и выпил яд; за ним Евдокия и сыновья. Они вместе молились. Яд начинал действовать: Иоанн был свидетелем их терзания и смерти!»

Так погиб последний реальный искатель московского престола, последний соперник Грозного, а вместе со Старицким исчезло последнее относительно большое удельное княжество Руси 1.[1 Центробежные стремления Старицких выражены, к примеру, в многозначительной тщеславной надписи на плащанице 1561 года (вклад в Троице-Сергиев монастырь): «…повелением блговерного гсдря кнзя Владимера Андреевича внука великого кнзя Ивана Васильевича… на воспоминание поседиему роду…»]

Единодержавие надолго сделалось формой правления России. Иван IV стал именовать себя пышным титулом: «великий государь, царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси самодержец»…

Александрова слобода связана с теми годами царствования Грозного, которые резко отличаются от лет его молодости, победных походов на Казань и Астрахань, периода многообещающего обновления государственного организма России. Годы, прожитые Иваном в слободе, совпали с введением опричнины, усилением репрессий, зачастую проводимых по самым вздорным поводам. Борьба с боярством за единовластие, за установление централизованного управления страной переросла в тиранию, основанную, в частности, на уверенности государя в «беспредельности его власти над своими рабами», как заметил академик С. Б. Веселовский. Одновременно они, годы эти, совпали с развитием болезненных черт самого Ивана. Тот же академик Веселовский, разбирая противоречия царствования Грозного, пишет о личных свойствах царя: «Вспыльчивость сама по себе не очень большой порок, но Иван был государь большого государства, а его подвижность к ярости соединялась у него с другими еще более серьезными недостатками характера… Недоверчивость, подозрительность и боязливое отношение к окружающим стали его второй натурой…»

Некоторое время назад часть историков, как по команде, принялись идеализировать действия Ивана IV, оправдывая даже те крайние средства, что применял Грозный, считая средства эти полезными или, по крайней мере, необходимыми для безопасности и величия Руси. Методы укрепления власти древнерусскими князьями общеизвестны, однако варварство царя Ивана, ставшее притчей во языцех, особенно поразило память нашего народа. В этой связи хотелось бы обратить внимание читателя на концепцию Эйзенштейна, имя которого я однажды упоминал в данном очерке. Эйзенштейн, задумывая на рубеже 30 - 40-х годов триптих о Грозном, поддался устойчивой и распространенной в тот период оценке исторической роли и деятельности царя Ивана, не случайно определяя для себя вторую половину XVI века, запятнанную столькими тяжкими событиями, «российским Ренессансом», эпохой именно расцвета и величия Руси накануне бед Смутного времени. Режиссер задумал трилогию (он успел закончить две серии фильма) как свиток постепенно разворачиваемых перед зрителем великих дел царя, эцос триумфа его внешней и внутренней политики. Триптих - по сценарию, написанному самим Эйзенштейном, - должна была венчать сцена выхода русской армии, ведомой Иваном, к Балтике, а финальный кадр (режиссер, незаурядный мастер рисунка, изобразил его графически на бумаге) представил бы коленопреклоненного Грозного перед кипящим морским валом, у «окна» в Европу.