Из Коломенского, после двухнедельного пребывания там, Иван с отрядом прибыл в Александрову слободу, дальнюю загородную усадьбу своего отца - великого князя Василия III. (От времен Василия дошла до нашего времени Троицкая церковь, поставленная в 1513 году, - ранее церковь эта была «священа» празднику Покрова).
Иван Васильевич хорошо знал отцову слободу: ранее он бывал в ней, как отмечали летописцы, одиннадцать раз, охотился в здешних глухих переславльских лесах. Теперь вот приехал в двенадцатый…
Отсюда, из слободы, царь - после томительного для москвичей молчания - прислал в столицу грамоту о «мятежах» боярства, решительно объявляя свой «государев гнев». Грамота адресовалась митрополиту. Другую царскую грамоту прочли во всеуслышанье на площади жителям города. Грозный писал, что на простой народ «сомнения не держит». Царское слово вызвало смятение среди москвичей, они требовали немедленной посылки депутации - просить Ивана вернуться в город.
Просители, возглавляемые новгородским архиепископом Пименом (впоследствии жертвой Грозного), 5 января, проделав путь «в два поприща» (два дня), пришли в слободу «бить челом» государю 1. [1 Архиепископа Пимена впоследствии привезли в Александрову слободу, где Грозный, продержав его несколько месяцев под стражей, снял с него сан и заключил в один из тульских монастырей].
Эйзенштейн в своем знаменитом фильме «Иван Грозный» эффектно снял эту сцену «моления» царя. На бескрайнем полотне оснеженного поля черной гусеницей ползет громада людей. Впереди движутся пышные меховые воротники бояр, хоругви и иконы высшего духовенства. Крупным планом возникает на экране птичий профиль Грозного. Иван настороженно высматривает из-под полукружий массивного каменного крыльца. Одетая в длиннополую шубу, долговязая фигура царя, чернильно выделяющаяся на белизне крыльца и снежной равнины, склонилась фантастическим великаном над теряющейся вдали вереницей людей, бесконечно малых в сравнении с Грозным.
Опустившись на колени, весь «крестный ход» умоляет Ивана «не оставлять России»…
Грозный впустил к себе только духовенство и бояр, которые вместе «убеждали царя сжалиться». «Кто спасет миллионы душ от погибели вечной?» - спрашивали они. Царь, выслушав, согласился «взять свои государства», однако выговорил себе - в виде некой гарантии - условия, на которых он возвращается, обещая объявить эти условия позже.
В феврале Иван вернулся в Москву, где тотчас собрал Государственный совет. Историки, описывая возвращение Ивана в столицу, в один голос говорят о разительной перемене его наружности, происшедшей за время внезапного отъезда в Александрову слободу. «…Нельзя было узнать его: на лице изображалась мрачная свирепость, все черты исказились; взор угас; а на голове и в бороде не осталось почти ни одного волоса от неизъяснимого действия ярости, которая кипела в душе его», - пишет Карамзин своим четким, «пушкинским» стилем.
На совете Иван сообщил условия, оговоренные им в слободе. Царь требовал свободы «класть опалы» и учредил «особый двор» - опричнину, подвластную только ему, самодержцу. Совет принял условия, а четвертого числа, на другой день после рождения опричнины, Москва явилась свидетельницей первых казней, проводимых царем.
Опричнина, своего рода государство в государстве, включала царские вотчины, многие города, слободы, особый штат чиновников и тысячу (потом шесть тысяч) телохранителей Грозного, которых Иван отбирал сам. Незнатность происхождения вменялась зачастую в заслугу. Опричников царь одаривал поместьями, разрешил им селиться вместе с ним в Александровой слободе, куда он снова переехал из Москвы.
Слобода, таким образом, надолго превратилась в главную резиденцию Грозного, поменяв мирный вид усадьбы на облик крепости.
Слободу обнесли земляным валом, выкопали ров. Подступы к ней перекрывали заставы. Для царя выстроили отдельные палаты, тщательно охраняемые. Триста отборных опричников жили на отведенной им улице, на других - купцы и чиновники. Выезд из слободы без разрешения самого царя не допускался. «…Даже птица не могла перелететь границу без ведома великого князя», - замечал современник.