Выбор[Новое издание, дополненное и переработанное]

— Помилуйте, — вырываясь из давящего смеха, возразил длинный с молотком, — десять су надо отдать за раму да тридцать за холст, если за картину вы платите десять су, то получается целых полфранка.

И снова волна смеха навалилась, народ поприжала, всех голоса лишив.

— Итак, цена предложена. Мадам, мадемуазель, месье! Полфранка — раз… Полфранка — два…

— Даю франк! Повешу эту картину в своем сортире!

В ответ — смех до икоты.

— Два франка! Буду спрашивать своих гостей, что в этой картине не так. Я просто повешу ее вверх ногами, и пусть кто-нибудь догадается!

— Три франка!

— Четыре!

— Пять франков!

Смех стихает. Насмеялись. Одна и та же шутка, повторенная десять раз, не смешит.

— Семь!

— Восемь.

Когда из заднего ряда хохмы ради прокричали десять франков, было уже совсем не смешно. Это звучало уже неприлично. Потому больше не смеялись. Но цена названа, и длинный с молотком должен довести представление до конца — таковы правила аукциона:

— Итак, мадам, мадемуазель, месье, предложена цена в десять франков. Цена неслыханная на нашем аукционе. Но что ж. Десять франков — раз…

И тут в правом дальнем углу поднялась рука.

Не понял длинный с молотком:

— Вы что-то желаете сказать?

— Я ничего не желаю сказать. Я просто желаю купить эту картину.

— Вы желаете заплатить больше десяти франков за эту мазню?

— Я желаю заплатить больше десяти франков за этот шедевр.

— Хорошо. Пожалуйста. Одиннадцать франков!

Тут же поднялась рука в другом углу.

— Двенадцать!

Но и первая рука не опускалась.

— Тринадцать! Четырнадцать! Пятнадцать!

Оба господина рук не опускали. И тогда длинный с молотком объявил:

— Двадцать франков!

Столь высокая цена не смутила обоих.

— Двадцать пять, тридцать, тридцать пять, сорок!

В зале зашептались.

— Пятьдесят! Шестьдесят франков!

Кто-то в тишине закашлялся нервно.

— Восемьдесят пять! Девяносто!

Когда длинный объявил сто, зал замер. Но торг продолжается:

— Сто десять франков! Сто двадцать! Сто тридцать!

Стенографисты в таких случаях зафиксировали бы движение в зале.

— Двести! Двести двадцать! Двести сорок!

Есть такая ситуация: все вокруг прямо из ничего делают счастье и деньги, а тебе, дураку, непонятно, как это делается. И тогда к сердцу волнение подступает. Заволновался зал. Господин в правом углу — явно русский. По морде видно. И в левом углу — тоже русский. Цена уже проскочила пятьсот франков, а они друг другу не уступают.

— Семьсот пятьдесят! Восемьсот!

Но ведь русские понимают в искусстве. Не так ли?

— Тысяча франков! Тысяча сто!

У господина справа обтрепанные манжеты. У господина слева грязный, засаленный галстук. Все ясно: какие-то богатые люди выставляют подставных, чтобы своим присутствием не привлекать излишнего внимания к шедевру, который купить хочется, чтобы цену не вздувать.

— Три тысячи! Три тысячи триста!

Борьба продолжается.

— Пять! Пять пятьсот!

Эксперт с лупой выскочил на возвышение, просмотрел мазки и кому-то утвердительно кивает в зал: сомнений нет, это действительно ее кисть. Вне сомнений — это работа той самой Стрелецкой.

— Десять тысяч! Одиннадцать! Двенадцать!

Шепот в зале:

— Вы раньше слышали об этой, как ее… Стрелецкой?

— Ну как же! А разве вы ничего о ней не знаете?

— Двадцать тысяч франков!

Руки в двух концах не опускаются, и тогда длинный с молотком краткости ради пошел с шагом в десять тысяч:

— Пятьдесят! Шестьдесят! Семьдесят!

Дошел до большой и очень круглой цифры, дал себе передых и снова, захлебываясь:

— Сто тысяч! Сто десять! Сто двадцать.

Растет напряжение. Как не расти? Каждый в зале соображает: может, подключиться к борьбе, пока не поздно, да шедевр и перехватить. То тут, то там руки поднимаются, демонстрируя желание заплатить больше. Но борьба по-прежнему идет в основном между двумя оборванными русскими упрямцами. А они, может быть, просто так нарядились. Сейчас кто-то из них ухватит удачу за крылья, кто-то сейчас шедевр приобретет. Сейчас борьба прекратится. Один уступить должен, выше-то цену поднимать некуда. Это все-таки не Гойя. И не Пикассо.

— Пятьсот тысяч!

При этих словах, ломая тишину каблуками, вошел в зал полицейский наряд. Шедевры аукциона охраняются устроителями, однако власти славного города Парижа, как-то прознав о происходящем, дополнительные меры безопасности приняли.

А цены растут.

— Девятьсот девяносто тысяч!

Двое полицейских с каменными мордами встали по обеим сторонам продаваемого сокровища. Остальные — в углу у запасного выхода, в готовности отбить попытку злоумышленников, кем бы они ни были, похитить шедевр.

Длинный с молотком поперхнулся. Неуверенно произнес:

— Миллион франков. — Нерешительно осмотрел углы потрясенного зала и повторил, как бы прося прощения: — Миллион.

Оглянулся длинный еще раз и пошел набирать цену все выше и выше. А по славному граду Парижу уже летит-трепыхается сенсация. И уже наряды конной полиции отбивают журналистские своры от мраморного входа.

— Миллион сто тысяч! Миллион двести!

До первого миллиона долго взбирались. До второго быстро — счет через сто тысяч пошел: миллион семьсот, миллион восемьсот, миллион девятьсот, два.

— Два двести! Два четыреста!