Выбор[Новое издание, дополненное и переработанное]

Давно Сталин не жал ему руку! Давно Сталин не обнимал его за плечи и не называл его по имени. Давно сталинская улыбка не искрилась такой дружбой.

Ноги Ежова стали легкими-легкими, какая-то сила подхватила его, и он почти вприпрыжку выскочил из сталинского кабинета. Помнит Николай Ежов это чувство: раньше, когда он был

Наркомом внутренних дел, приходил к Сталину с длинными расстрельными списками, Сталин подписывал, и охватывала Колю Ежова неудержимая радость, и на ее крыльях выскакивал он из сталинского кабинета…

Именно это чувство вынесло его в коридор… Тут-то его и взяли.

3

Его взяли как-то тихо и буднично. Прямо за дверью сталинского кабинета нависла над ним тень Холованова:

— Вы арестованы!

Двое подхватили под руки, завернули их назад, как ласты, и вздернули. С синих петлиц государственной безопасности некто с наглой мордой сорвал огромные маршальские звезды…

— Иди, сука!

4

 Вторым делом в берлинских тюрьмах — санитарная обработка. А первым делом — бьют.

У нас в те славные времена та же процедура была принята. А Николая Ивановича Ежова еще не били. Его ввели в большую, видимо, подвальную комнату под тяжелыми кирпичными сводами. На монастырь похоже.

Посреди комнаты — привинченное к полу деревянное кресло, с ремнями. Его усадили, прижали голову к спинке и пристегнули горло широким ремнем. Тут же пристегнули ноги к ножкам кресла, а руки к широким, отполированным предшественниками подлокотникам. И вышли все, ею одного в полумраке оставив.

В широком зале почти пусто: кресло с пристегнутым Ежовым посредине, а перед ним, на возвышении, стол, как бы для президиума. Или для трибунала. Только в трибунале три стула и портрет Ленина на стене, а тут один только стул. И товарища Ленина нет.

Сжался внутренне Николай Иванович Ежов, к сопротивлению подготовился. Но нет никого вокруг, и шагов не слышно. Тихо. Ни звука. И увидел Николай Ежов на столе…

На столе перед собою увидел Николай Иванович Ежов полный комплект пыточных инструментов. В Германии сработанных. Из своей тайной камеры пыток кем-то выкраденный.

Кто посмел забраться в его тайник?! Кто посмел поднять руку на самое святое, на частную собственность?!

И жуткая мысль поразила мозг: ведь его, Коленьку, любимца всего прогрессивного человечества, тоже могут пытать.

Дикая мысль, от такой мысли — дикий крик.

И тут же смех: какая ерунда! Да кто же посмеет его пытать?! Он же Ежов! Он же — Николай

Иванович! Да никто не посмеет к нему даже прикоснуться…

Попробовал шевельнуть правой рукой…

Нет, те, кто его ремнями принайтовал, в пытках толк знают. Пытки психологические сильнее физических. Он ощутил себя всего, до самых кончиков ногтей на ногах. Он осознал во всей глубине совершенную свою беспомощность. Пристегнут так, что может только глазами водить. Вправо. И влево. Если на лицо сядет муха, он не сможет себя защитить…

Если бы его мучили, если бы пытали… Неизвестно, что лучше: пытка или ее ожидание. Но его оставили одного в явно пыточном подвале. Он не знает, сколько времени ждет. Тут нет дневного света, тут нет никаких шумов и шорохов. Скорее бы они уже пришли!

Но они не идут. Сколько он так сидит? Час? Два? Или двадцать минут только?

Он зажмурил глаза и завизжал, призывая палачей не тянуть и не медлить.

— Не ори. Чего разорался?

Прямо из-за спины Ежова вышла большая, пышная спокойная женщина с великолепным рядом золотых зубов. За стол села.

— Ежов?

— Ежов.

— Так и запишем: Е-жо-ов. А я Иванова. Следователь Иванова. Не ваш следователь. Не из НКВД. Я от Саши Холованова. Знаешь Сашу? Какой мужик! — зажмурилась следователь Иванова. Улыбнулась. Что-то вспомнила. — Ладно. Меня к тебе, Коля, давно приставили следствие негласное вести, да долго ты меня не замечал. Теперь на меня внимание обратишь. У тебя, Коля, гениальная голова. Теперь мы с тобой поработаем.

Сильной рукой тронула Иванова пилочки сверкающие, щипчики, холодным блеском горящие. Ноздри ее чувственные легким трепетом тронуло. Как у кобылицы породистой перед рекордным заездом:

— Какой инструмент! Такого нет ни в Лефортове, ни в Суханове. Вот это качество! Европа! А мы, Коля, знаешь какой гадостью работали допотопной? Немцы, черт бы их драл, какая культура пыток! Куда нам до них, сиволапым!

— Товарищ Иванова, все расскажу. Что тебе надо?

— Золотишко, Коля, прячешь?

— Прячу.

— Камушки?

— И камушки.

— И валюточка по швейцарским счетам?

— Все расскажу.

— И на руководящих товарищей компромат собирал…

— Да.

— Есть материальчик?

— Есть. На кого нужен?

— Ах, Коля, с тобой работать скушно. Ты хоть в чем-нибудь упрись, а то у меня причины нет следственный спецметод № 12 применить. Но будь спокоен — я причину придумаю. Мне нужны компроматы на Берию. На Завенягина. На Серебрянского. На Холованова.

Подтверждает Ежов Николай Иванович, глазами моргая: на всех есть.

5