Вторжение в рай

— Это столь мощное оружие, что восемь лет назад, как раз перед тем, как я поступил к ним на службу, турки с его помощью разгромили самого султана Исмаила Персидского, отбив у него большую часть Междуречья. Я разговаривал с участниками этой битвы; они рассказывали, это оружие выкашивало конницу шаха, знаменитых кизил-баши, тысячами. Они полегли на поле боя, словно маки. В этом оружии применяется порох, который мы используем, чтобы взрывать стены, закладывая его в подкопы при осадах, но турки теперь называют его «ружейным порохом» из-за нового применения. Ну, ты сам все увидишь и удивишься.

Но Бабур, на самом деле, вряд ли все это слышал: до него только сейчас начало доходить, что давным-давно утраченный друг, его незаменимый брат по оружию вернулся. При одном взгляде на Бабури забывались все тяготы правления, разочарования и сомнения. Их сменила такая буйная радость, что он боялся от нее задохнуться. А уж что там Бабури при этом говорил, не имело значения.

Словно догадавшись об этом, тот замолчал. Несколько мгновений они просто смотрели один на другого, а потом, смеясь и плача, бросились друг другу в объятия. К Бабуру словно вернулась юность, когда он мог радоваться мгновению и не задумываться о завтрашнем дне.

— Бабури, расскажи мне, что принесли тебе эти годы. Есть у тебя жены… сыновья? — спросил Бабур уже вечером, когда те сидели вдвоем в его личных покоях. Ему до сих пор не верилось, что друг снова с ним, и он чуть ли не боялся, что стоит моргнуть, и наваждение рассеется.

— Я тебе уже много лет назад говорил, что не хочу ни жен, ни детей…

— Но неужели тебе не хочется иметь сыновей, чтобы они носили твое имя? Кто будет помнить о нас, когда мы уйдем?

— Может быть, друзья, вроде тебя… — Бабури помолчал. — Так или иначе, чтобы жениться, мужчина должен вести более упорядоченное существование.

— Куда ты отправился, покинув Кабул?

— Я полагал, что ты будешь меня искать, и отправился туда, где тебе было до меня не добраться. Присоединился к купеческому каравану, направлявшемуся в Исфахан. Путешествие выдалось долгое, трудное, а порой и опасное: на нас нападали узбеки и разбойные кочевые племена. К тому времени, когда мы наконец добрались до Исфахана, некоторые из купцов погибли, их товары были разграблены, но мое воинское искусство привлекло к себе внимание. Глава каравана предложил мне сопроводить группу торговцев, направлявшихся с шерстью и шелками на север, в Тебриз. Узнав, что ты изгнан из Самарканда и шах Персии более тебе не союзник, я чуть было не вернулся, но… как-то не смог. Гордость это была… Или я не был уверен, что ты меня примешь… не знаю. Потом я прослышал, что султан Турции собирает наемников и хорошо им платит, и присоединился к группе таких же бродяг с севера, с берегов Каспийского моря. Вместе мы и отправились в Стамбул.

— Чтобы воевать за султана.

— Да, хотя я предпочел бы воевать за тебя… То, что я оказался прав относительно Самарканда и шаха, ничуть меня не обрадовало. Я часто думал о том, как же тяжело тебе было потерять этот город снова…

— Я это заслужил.

На миг они повесили головы, отдавшись воспоминаниям. Потом Бабури встряхнулся:

— Я слышал, ты обзавелся новыми женами. И у тебя родились новые, здоровые, крепкие сыновья, вдобавок к Хумаюну и Камрану.

— Это правда.

— Ты стал настоящим семейным человеком. А давно ли мы с тобой скакали, чтобы утолить жар в чреслах, по веселым домам… Помнишь Ядгар?

— Конечно.

Бабур ухмыльнулся.

— Порой думаю, что с ней стало? Надеюсь, она не сделалась добычей узбеков.

— Махам все так же красива?

— Да, она даже не располнела, и Гульрух все та же. А ты чего ждал? Махам и сейчас остается для меня самой любимой, самой желанной, но… — Бабур помедлил. — Она не стала моей спутницей в том смысле, в каком я на это надеялся. Нас сближает страсть, но не разум… Вот с бабушкой, матушкой и Ханзадой я мог поговорить обо всем, о назначениях на государственные посты, о походах. Махам — другое дело. Она в этом ничего не понимает, ей просто неинтересно.

— Возможно, ты ожидал от нее слишком многого. Не забывай, женщины из твоей семьи были воспитаны по-другому.

— Тут дело не только в этом.

— Что ты имеешь в виду?

— Махам несчастна. После Хумаюна никто из рожденных ею детей не выжил. Она беременела трижды, но двоих родила мертвыми, а третий — сын! — умер у меня на руках спустя несколько минут после того, как хаким призвал меня в ее спальню. Она была измучена. Я видел, как свет в ее глазах угас, когда сын, о котором мы оба так мечтали, испустил последний вздох и затих. В тот миг, кажется, что-то умерло и в ней.

— У нее есть Хумаюн.

— Да. Но она корит себя… И хотя любит меня, и я забочусь о ней, из-за этого между нами лежит тень.

— Так ты потому завел себе еще жен? Чтобы найти в них понимание?

— Ну, таких ожиданий у меня не было. Я женился из практических соображений. Для правителя желательно иметь много наследников, кроме того, это способ вознаградить верных соратников и привязать к себе влиятельные кланы.

— Эти твои новые жены, какие они?