Гисла не могла понять всего, что говорил Хёд. В конце концов, она ведь была всего лишь девчонкой из Тонлиса. От козней короля и хранителей голова у нее шла кругом. Но в тот миг ее занимала единственная мысль, бившаяся у нее в голове и наполнявшая ее безысходностью.
– Если ты не придешь в храм… мы с тобой никогда не увидимся.
В конце дня хранители часто пели одну песню, взявшись за руки. Правда, за руки они брали только друг друга, а дочерей, стоявших у них за спинами, лишь приглашали сделать то же самое. Гисла всегда отказывалась и сцепляла ладони, чтобы ее никто не касался. Прежде, когда ее семья была жива, они часто брались за руки и пели: так делали многие Сонгры, и ей не хотелось петь ни с кем другим. К тому же в глубине души она боялась, что Тень или одна из девочек нащупают шрам у нее на ладони. Это был глупый страх. Как Хёд и обещал, шрам почти слился с линиями, избороздившими ее ладонь. Но она все равно боялась.
С того дня, когда она во время молитвы довела всех до слез, другие дочери всегда старались встать рядом с ней, когда она пела. Правда, она опять почти перестала петь.
– Мы хотим тебя слышать, – объяснила Элейн, когда Гисла стала возражать против попыток сестер встать рядом с ней. – Пой громче, тогда нам не придется прижиматься к тебе.
Но Гисла продолжала отодвигаться от них, пока Тень не прекратила их перемещения, назначив для каждой дочери место, где ей полагалось стоять во время молитвы. Сама она теперь стояла последней, с самого края. В тот вечер Гисла отвлеклась, когда хранители затянули новую песню, и, когда Тень взяла ее за правую руку, не отдернула ладонь.
Песня, под которую хранители брались за руки, напоминала монотонный речитатив, бесчисленно повторявшееся хором слово «аминь», которое тянули и тянули, дабы сосредоточиться и успокоить разум. Порой хранители поднимались на несколько нот выше или спускались на несколько нот ниже, но единственное слово в их песне никогда не менялось.
– Аминь. А-а-аминь. А-а-аминь, – пела Гисла, не давая воли своему голосу и глядя прямо перед собой.
Если Тень и пела, Гисла ее не слышала. Но Тень не выпускала ладонь Гислы из своей руки.
– Я люблю его. Люблю. Но не хочу его любить, – сказала Тень.
Гисла изумленно взглянула на нее, но Тень одними губами произносила «аминь», переводя глаза с одного хранителя на другого. Хранитель Дагмар был на голову выше окружавших его стариков. Взгляд Тени замер на нем.
Разговаривать во время молитвы запрещалось, а Тень была не из тех, кто нарушает запреты… по крайней мере, на глазах у дочерей. Гисла снова запела, краешком глаза следя за Тенью.
– А-а-аминь. А-а-аминь, – пела Гисла.
Гисла снова дернулась, и Тень сердито взглянула на нее, не зная, что только что раскрыла перед Гислой свои самые сокровенные мысли.
– Лиис? – окликнула ее Тень. Голос ее больше не казался глухим и пустым. Он был едва слышен на фоне монотонного пения.
– Не хочу больше петь, – прошептала Лиис. Ноги у нее так дрожали, что она опустилась на ступени.
– Тебе нездоровится? – спросила Тень.
Хранители уже оборачивались на них и неодобрительно хмурились.
– Тебе нехорошо? – настойчиво расспрашивала Тень, наклонившись к ней.
В ее серебристых глазах читалась тревога. Гисла увидела в двойном зеркале ее глаз свое отражение: короткие светлые волосы торчали в разные стороны, вокруг синих глаз пролегли черные круги. Она уже давно толком не спала и выглядела почти как умалишенная.
– Да… мне нехорошо, – пробормотала она, боясь, что это правда.
Она услышала мысли Тени. Уже одно это ее испугало. А суть этих мыслей совершенно сбила ее с толку.