Второй сын

Никто ее не остановил, никто не расплакался, а многие так и пели вместе с ней, но их голоса постепенно стихали, зато ее голос все креп. Стоявшие перед ней хранители восхищенно слушали – и все же никто из них не казался ни потрясенным, ни испуганным, ни завороженным, и от этого скрытность, долгие месяцы остававшаяся ее лучшей подругой, отступила. Отдавшись на волю музыки, Гисла прикрыла глаза. Песни накатывали волнами, одна за другой. Музыку разлуки сменил гимн Одину, который пели и в Тонлисе. Эту песню она пела для Хёда, но с тех пор не осмеливалась повторить, хотя хранители ее знали и она часто звучала в храме. Теперь она запела этот гимн так, словно вокруг нее никого не было.

Отец Один, ты все видишь. Видишь, я здесь, под тобою?
Забери меня на гору, где живут лишь храбрецы.
Я не сильна и не достойна, но верю, что стану такой с тобою.
Отец Один, ты все видишь, я несчастна и одинока.
Забери меня на гору, по которой томится мое сердце.
Забери меня на гору, по которой томится мое сердце.

Когда она допела, мелодия словно повисла в воздухе. Чувствуя, что на миг стала свободной, она сделала глубокий вдох и открыла глаза.

Лица хранителей блестели от слез. Тень и дочери кланов рыдали, опустив головы. На Гислу никто не смотрел.

Она вздрогнула от страха и чувства вины, колени подогнулись.

– П-простите, – выдавила она, с ужасом глядя на дрожавшие губы и полные слез глаза.

Все вокруг прятали лица, утирали щеки, словно стесняясь своих чувств. Что она наделала?

– Тебе не за что просить прощения, – сказал Дагмар, поднимаясь по ступенькам храма. Он подошел к ней. За ним следовал мастер Айво. Его черные глаза сверлили ее, и у Гислы снова дрогнули колени. В светлых глазах Дагмара стояли слезы, но он улыбнулся и поддержал ее, не давая упасть. – Слезы полезны, Лиис. Они утоляют боль.

– Тогда почему на меня никто не смотрит? – спросила она, озираясь в поисках ободрения и не находя его.

Тень, не сказав ни слова, исчезла в храме. Юлия села, уткнувшись лбом в колени. Элейн с залитым слезами лицом утирала глаза младшим девочкам, а те ревели так, словно у них из груди вырывали сердце.

– Мы здесь редко плачем. Мы не привыкли облегчать душу слезами. Но ты подарила нам прекрасный подарок. Ты сняла бремя с наших сердец.

– Это так. Ты должна снова спеть для нас, птичка, – проскрипел мастер Айво, сжимая посох костлявой рукой.

Если у него из глаз и текли слезы, то они сразу терялись в глубоких морщинах, избороздивших его лицо. Но он казался спокойным. Он вообще не проявлял почти никаких чувств, но лишь наблюдал и судил.

– Не бойся своего голоса, Лиис из Лиока, – настойчиво продолжал Айво, сделав особое ударение на слове «Лиок». – Придет время, и голос тебе понадобится, но, если ты не будешь его использовать, если похоронишь его внутри себя, он ослабеет и стихнет. В твоих песнях есть сила.

– Да, мастер, – сказала она.

Мастер Айво стукнул посохом по каменным ступеням, словно говоря, что вопрос решен, и, не оглядываясь, вошел в храм. Приближалось время ужина, и хранители потянулись вверх по ступеням, ко входу в храм и дальше, к обеденному залу. Гисла не сдвинулась с места. Ей нужно было задержаться, собраться с мыслями. Она пела… и выжила. Быть может, теперь она сможет петь чаще.

Выдохнув, она разжала крепко сжатые кулаки. Большая мозоль у нее на правой ладони разорвалась, на коже блестели капельки крови и жидкости. А ведь она даже не ощутила боли. Она пела. Пела впервые за долгие месяцы. Она поднялась по ступеням и шагнула в распахнутые двери храма.

Гисла.

Она обернулась, решив, что кто‐то ее окликнул. Дочери кланов ушли вперед, а двери храма у нее за спиной уже закрылись.

Гисла?

От неожиданности она вздрогнула, снова обернулась. Здесь никто не знал ее имени. Ее настоящего имени. Ее называли Лиис. Часто она даже не сразу понимала, что к ней обращались. Несколько раз одна из девочек тянула ее за рукав или махала рукой у нее перед носом, привлекая ее внимание.

Гисла? Ты здесь?

Это был Хёд.

– Хёд?

На миг у нее перед глазами все поплыло. Она чуть не упала, услышав у себя в голове его голос.

Гисла, я слышал, как ты пела.

Хёд. Хёд был у нее в голове. Нужно спрятаться. Она не могла говорить с ним посреди коридора.

Обеденный зал был почти полон, значит, в святилище сейчас никого нет. Она бросилась к двери. Свечи в святилище горели всегда, от рассвета и до заката, от заката и до рассвета. Гисла упала на скамью в самом темном углу.

– Хёди? – шепнула она.

Кровь на руке подсохла, и голос у нее в голове стих. Крепко зажмурившись, она пропела строчку, которую пела, когда он начертил руну у нее на ладони: «В Тонлисе всюду музыка, в земле и в воздухе. В Тонлисе всюду пение, даже когда там пусто».