Второй сын

Спустя два месяца после того, как Гисла и другие дочери кланов прибыли в храм, их навестили мальчик из храма и принцесса Альба. Началась вечерняя медитация, отзвонили колокола, и все в храме разошлись по своим кельям для спокойного размышления. Для девочек – и особенно для Юлии – это было самое сложное время дня. Юлия не могла усидеть на месте и, словно готовясь броситься на первого встречного, подпрыгивала на своей кровати, больше всего напоминая горшок с закипающей водой. Башти тоже не сиделось, но она почитала своим долгом веселить остальных забавными гримасами, надеясь, что в конце концов кто‐нибудь из них рассмеется. Правда, веселье во время вечерней медитации навлекало на девочек гнев хранителей. Далис в это время обычно уже спала, Элейн сидела послушно и тихо, а Гисла про себя сочиняла песни, которые едва ли собиралась кому‐нибудь спеть.

Когда дверь в их комнату со скрипом открылась, дочери кланов, подняв глаза, увидели на пороге мальчика из храма, а высоко под потолком, у него на плечах, принцессу. Дверь была высокой, но Байр все равно поднял руку, прикрывая Альбе голову, и, пригнувшись, шагнул в комнату.

– У Альббы д-д-день р-рожд-дения, – сказал он, словно этого было достаточно, чтобы объяснить их внезапное появление. И закрыл за собой дверь. – М-мы х-хот-тели п-поз-знакомиться с в‐вами.

Девочки уставились на него. У них на лицах застыли разные выражения – от страха до восхищения. Их так и не познакомили, хотя все они видели, как он в день их приезда принял их под свою защиту. Им всем была известна его история.

Элейн встала и, взяв на себя роль хозяйки, подошла к мальчику и Альбе. Она сделала глубокий книксен, и другие девочки следом за ней тоже поднялись с мест и принялись кланяться.

– С днем рождения, принцесса Альба, – прошептала она. – Я Элейн… из Эббы. – Она указала на Юлию, следующую за ней по годам. – Это Юлия из Йорана и Лиис из Лиока.

Гисла на миг забыла, кто она такая, и лишь невежливо глядела прямо перед собой, не понимая, что ее только что представили принцессе. Элейн поторопилась отвлечь от нее внимание гостей:

– Это Башти из Берна. Малютка Далис примерно одних с тобой лет, принцесса. Она из Долфиса… как и ты, мальчик из храма. И хранитель Дагмар.

– Это Байр, – мягко возразила Альба и, свесившись с плеча мальчика, потрепала его по щеке. – Не мальчик из храма. Его зовут Байр.

– Зачем ты принес ее сюда? – раздраженно спросила Юлия.

Гисла решила, что причина ее дурного настроения – ревность. Байр до сих пор не нашел времени обучить их самообороне, хотя Дагмар и обещал, что рано или поздно до этого дойдет.

– У н-нее д-день ро-ро-рождения, – снова пробормотал Байр.

– Ты уже это сказал, – бросила Юлия.

Элейн вздрогнула, а Байр напрягся. Он медленно снял Альбу с плеч и коснулся ее светлых волос, словно пытаясь оградить от враждебного поведения Юлии.

Альба подошла к Юлии, решительно взяла ее за руки и с задорной улыбкой откинула голову. Прежде, в свете луны, Альба показалась Гисле удивительно красивой. Теперь, в свете дня, она была еще краше. Волосы у нее были светлыми, как кукурузные рыльца, а глаза насыщенного карего цвета казались почти черными. Темные ресницы касались медового цвета щек, а губы цветом напоминали ягоды, что росли на кустах у восточной стены.

– Ю-ЛИ-Я! – пропела Альба имя девочки. – Я пришла познакомиться с вами! – И вот уже Юлия сдалась и улыбнулась.

Они задержались в гостях на час. Альба пела и скакала по кроватям, смеша девочек, хотя те изо всех сил старались оставаться серьезными. Байр держался в сторонке, прислушивался, не идет ли к концу молитва, и наблюдал, как солнце клонилось к закату. Когда снова зазвонили колокола и песнопения хранителей возвестили окончание медитации, он сгреб Альбу в охапку и поклонился девочкам.

– С-спасибо в‐вам, – выговорил он.

– Ты принесешь ее снова, Байр? – спросила Далис.

Он тут же кивнул, и Далис, а с ней и другие девочки улыбнулись в ответ.

– Не хочу уходить, Байр. Не теперь. Хочу остаться здесь, в храме, – взмолилась Альба.

Он похлопал ее по ножке, свисавшей с его плеча, и шагнул к двери. Альба протестующе причитала все время, пока он нес ее назад, во дворец.

* * *

Хёду пришлось спрятать подальше нарисованные Гислой картины. Так он называл их для себя. Они принадлежали не ему – Гисле. Глаза Гислы, воспоминания Гислы – все было окрашено ее пением. Если бы он не спрятал их, не убрал за закрытую дверь у себя в голове, они бы стали его миром, а ему хотелось лишь время от времени их навещать.

Его миром они не были. Его мир состоял из звуков и тишины, из ощущений и запахов, из того, что он слышал и что подмечал. Но когда он смотрел на нарисованные Гислой картины – особенно поначалу, – то все опоры его привычного мира рушились.

Он умолял Арвина разрешить ей остаться – кто по собственной воле отдает чудо, истинный дар богов? Но часть его существа, в которой не билось разбитое сердце, понимала поступок учителя.

Когда Гисла пела, он был бесполезен. Бесполезен для себя самого. И для нее.