Второй сын

– Об этом сказала Арвину моя мать. Об этом сказал мне Арвин в день своей смерти.

Она подавила сочувствие. Он услышал, как сжалось ее горло, как застыл подбородок, но она продолжала, не сказав ни слова про Арвина.

– И ты ничего не чувствуешь к нему? – спросила она.

– К моему отцу?

Он услышал, что она легко кивнула.

– Я чувствую любопытство. И отвращение. К нему… и к себе. Мне не нравится наше сходство. Не нравится, что мы любим одну женщину.

Он услышал, как сердце Гислы рванулось с места, но не понял, что стало причиной – ужас, надежда… или и то и другое.

– Он меня не любит, – сказала она.

– Думаю, любит. По-своему.

– И ты тоже меня не любишь. – В ее словах была такая уверенность, такая убежденность, что он изумился, как может она знать так много, но не знать одного.

– Ты единственное, что я люблю на всем белом свете.

Она зажала ладонью рот, ухватилась за горло. Но не призналась в том, что тоже любит его.

– Я не знаю, кому ты предан, – сказала она, и в ее словах он услышал тихий всхлип, который она изо всех сил старалась унять.

– Никому. Я не предан Сейлоку. Не предан ни Банрууду, ни храму, ни какому‐то клану.

– Сегодня ты мог дать Банрууду умереть, – прошептала она. – Почему ты этому помешал?

– Не знаю, – признался он. – То был скорее инстинкт… чем что‐то еще. К тому же по плану… сегодня… он не должен был умереть.

– По какому плану? Ты что же, предан королю Севера? – воскликнула она.

– Нет. Мне нет дела до короля Севера и до его планов. Я хочу лишь, чтобы все это… закончилось.

– Тогда зачем? Зачем ты это сделал?

– Что сделал, Гисла? – Он не сделал ничего из того, о чем мечтал, и внезапно на него навалилась усталость – так что он едва устоял на ногах. Если сейчас на поляну явилось бы целое войско орущих великанов, он все равно бы их не услышал.

– Ты на его стороне. Гудрун – плохой человек. Банрууд… плохой человек. – Она выразилась чересчур мягко, но Хёд с ней согласился.

– Да. Они плохие люди.

– А ты все еще хороший человек? – прошептала она, чуть не моля о том, чтобы он кивнул. Но он не мог этого сделать.

– Я старался остаться хорошим человеком. Но мне не всегда известно, что правильно, а что нет. Порой… остается лишь желание выжить.

– А еще остается правда. Правда всегда права. Она не бывает плохой. Так сказал мне однажды мастер Айво. И теперь ты должен поведать мне правду.

– Вся правда, которую знаю я, – это ты, Гисла. Эти годы я провел, пытаясь вернуться к тебе.

Ей хотелось поверить ему. Он слышал это в ее рыданиях, чувствовал в запахе кожи. Но еще она боялась. Боялась его. И будущего. Боялась, что в конце концов им никто не поможет.

– Теперь отдохни, Гисла из Тонлиса, – сказал он. – Возвращайся в шатер. Сегодня не нужно ничего решать. А я не могу ни о чем думать, когда ты рядом.

– Я тебя ослепляю, – печально сказала она, вспомнив Арвина и давний разговор на другой, далекой лесной поляне.

– Да. Но ты единственная… кто помогает мне видеть.

Она двинулась прочь, но тут же обернулась к нему.

– Ты больше не уйдешь? – спросила она.

– Не уйду. Я шел к тебе слишком долго и теперь никуда не уйду.

23 комнаты

Они снялись с лагеря на рассвете, сознавая, как мало их осталось и как беззащитны они перед лицом нападения. Король отправил Хёда в начало каравана – усадил его в повозку с провизией и настоял, чтобы он прислушивался к возможным опасностям. Гисла и Альба вдвоем сидели верхом на могучем, бывавшем в боях скакуне, который накануне потерял ездока в схватке с людьми из Берна. Но поменялся не только способ передвижения женщин. Теперь их со всех сторон окружали мужчины, таращившие на Хёда восхищенные глаза и говорившие о нем с восторгом.

Он приближался к женщинам не чаще, чем того требовали его обязанности, и, охраняя их во время кратких остановок, вел себя холодно и сдержанно. На протяжении всего долгого и трудного дня он ни словом не обмолвился с Гислой, ни разу не повернул к ней головы. Она решила действовать так же, желая его защитить. Но слова, сказанные им прошлой ночью, без конца вертелись у нее в голове, а в груди пылали нежность и страх.

Когда со стен храма послышался звук рога и дорога наконец стала взбираться на гору, Гисла, лишившись последних сил, дрожала от усталости и напряжения. Совершенно разбитая Альба лежала в ее объятиях.

Едва процессия с грохотом завернула на мощенную булыжником парадную площадь, как стражи короля закричали, призывая на помощь слуг и носильщиков. Альбе и Гисле помогли спешиться – они не могли разогнуть ни ног, ни спин. Гисла заметила Хёда у ступеней королевского замка: он уже шагал следом за королем, заступив на новую вахту.

Она не видела его несколько дней и не смела справляться о нем, но среди людей короля и обитателей Храмовой горы поползли слухи о засаде на пути из Берна, и с каждым новым пересказом слава Хёда росла. Он стал новым мальчиком из храма, а его подвиги почти сравнялись со свершениями Байра, о котором на горе по‐прежнему ходили легенды. Но было одно существенное отличие: король Банрууд всегда ненавидел Байра, а к Хёду он явно привязался.