Второй сын

Хёд, кривясь, высвободил свой посох, а воины короля завопили от изумления… и принялись ему хлопать.

Альба прикрыла глаза, а Гисла отвернулась, не желая смотреть на еще одно убийство, но услышала, как король благодарил Хёда голосом, в котором сквозили потрясение и восторг.

– За сегодня ты трижды спас меня, слепой воин. Пожалуй, король Севера сослужил мне хорошую службу. Ни за что не поверил бы этому, если бы не видел своими глазами.

– Твоя правда, государь! – не скрывая восторга, выкрикнул начальник стражи.

Но Хёд не сказал ни слова.

* * *

Карета была разбита, часть лошадей погибла, а часть разбежалась, и потому раненых повезли верхом, а Хёд и почти все остальные, включая и Гислу с принцессой, пошли дальше пешком. Женщины наотрез отказались сесть в седло вместе с королем или его людьми. Они насмотрелись на смерть, на море пролитой крови, и теперь им хотелось держаться подальше от мужчин, быть только друг с другом. Хёд заметил, в какой ужас пришла Гисла, когда он убил двух бернцев. Это его задело… и выбило из колеи.

Потрясение от внезапной засады оказалось настолько сильным, что вскоре король уже выбрал поляну у реки и велел каравану остановиться, поставить повозки в круг и разбить лагерь под их защитой. Хёда послали охранять женщин, пока те мылись: поскольку он был слеп, то подходил для этой роли куда лучше всех прочих мужчин.

Его черед вымыться наступит лишь много позже, когда лагерь уснет, но ему не терпелось отмыться от грязи. Хлыст кучера оставил длинный рубец, тянувшийся от носа до самого правого уха, а лоб был весь в царапинах от колючих кустов. Левый глаз распух и не открывался, пусть даже Хёд от этого не слишком страдал. Он смутно вспомнил, что, когда он слетел с крыши кареты, посох ткнулся ему прямо в скулу. По счастливому стечению обстоятельств он все же не выбил себе глаз.

Он вслушивался в движения женщин, в шепот деревьев, неся свою вахту единственным доступным ему способом: определял звуки и угадывал живых существ, которые их издавали. В лагере разложили костры, и воздух наполнился запахами дыма и похлебки. Тепло и пища пойдут на пользу женщинам. Они целиком погрузились в воду, прихватив с собой платья, и вновь и вновь мылили ткань, оттирая пятна крови с юбок и рукавов. Они почти не говорили друг с другом, и от реки доносились лишь плеск воды, да звук стучавших от холода зубов, да хлюпанье мокрой одежды.

Когда они выбрались на берег, с них ручьями стекала вода. Отжав свои юбки, они укутались в одеяла и медленно побрели обратно к шатрам. Он молча пошел за ними – лишь тень с посохом в руках, – а когда они скрылись в поставленном для них шатре, приготовил себе ночлег, радуясь, что у него есть для этого все что нужно. После бойни он вытащил из кареты свои пожитки, а сундуки женщин перенесли в одну из телег, так что у них была и сухая одежда, и шкуры, чтобы соорудить походную постель и выспаться.

Но Хёд не спал. Вымывшись и поев, он улегся в своем шатре. Все лицо у него горело, а мышцы ныли. Он слышал неровное биение сердца Гислы – она то просыпалась, то вновь задремывала, видя мимолетные сны. Когда она назвала его по имени, зная, что он ее точно услышит, он встал и пошел на зов.

Воин, стоявший на страже у их шатра, сдался и заснул спустя всего час дежурства. Хёд разбудил его. До смены караула оставалось еще много часов.

– Я все равно не сплю. Я их посторожу, – уверил он воина, и тот благодарно двинулся к себе в шатер, невнятно пожелав Хёду доброй ночи.

Когда он забрался в шатер, Гисла не спала. Он опустился на колени рядом с ней, и она села, молча приветствуя его. Ее сердце забилось быстрее, но не чересчур быстро. От ее запаха у него мурашки побежали по коже. Она была теплой и сидела так близко. Он чувствовал ее взгляд на своем лице.

– Альба спит крепко, – прошептала она, – но ты все равно слушай, а если она начнет просыпаться, сразу уходи.

Он кивнул и опустил руки себе на бедра. В горле саднило. Не этого он хотел долгие годы, не об этом разговоре украдкой мечтал, но пока удовольствуется и им.

– Ты ранен, – прошептала она.

– Все в порядке.

Она медленно подняла руки, словно предупреждая о том, что собирается сделать, но едва она накрыла ладонями его щеки, как он изо всех сил стиснул зубы. От ее прикосновения он весь напрягся. Не от боли, от нетерпения. Он так долго мечтал оказаться с ней рядом, что теперь сам себе не доверял. Он боялся, что здравый смысл ему откажет. Что он не сумеет сдержаться.

– Не отворачивайся. Прошу. Я могу помочь. – Она неверно поняла его скованность.

– Не отвернусь, – выдавил он. Нет, ему совсем не хотелось от нее отворачиваться.

Она начала петь – так тихо, что слова едва слетали с губ, и по его щекам тут же потекли слезы.

Плачь, плачь, дитя, плачь,
Пусть боль уйдет прочь из глаз.
Пусть слезы гонят ее прочь,
Плачь, пока не затянутся раны.