Второй ошибки не будет

Понимая, что проживает последние дни, Федор хотел наполнить их смыслом, но не знал как. Что делать на пороге вечности? Читать, молиться, развратничать? Любоваться красотами природы, которая на пороге зимы темна, печальна и призрачна?

Он съездил на могилу к Глаше, посидел возле осевшего песчаного холмика с фанерной табличкой, удивился, что лежат на нем свежие, хоть и тронутые заморозками гвоздики, помечтал, и вернулся домой на такси, весь мокрый и чуть живой от усталости.

Все-таки травмы и осложнения давали о себе знать. Федор без сил рухнул на постель, но решил, что больничный все равно пора закрывать, и возвращаться в отпуск, за время которого он успеет отсудиться, так что унизительных приказов о его отстранении от должности издавать не придется. И потом, когда ты слаб и болен, то не только тебя легче убить, но и ты сам охотнее миришься со смертью.

Он не заметил, как задремал, но резко проснулся от звонка в дверь.

Сначала подумал, что приснилось, но звонок повторился, и Федор поплелся открывать, недоумевая, кому и что от него может быть нужно. Разве что жена вернулась раньше срока, вторично проклятая Ленкой, но она открыла бы своим ключом.

Или следствие решило сделать приятное Воскобойникову и запихнуть Федора в СИЗО, а то дома он не сильно страдает?

На пороге стоял Сережа Кузнецов, молодой коллега и практически ученик.

Федор молча пригласил его на кухню и поставил чайник. Кузнецов так же молча положил на стол сетку с апельсинами. Федор засмеялся:

– С этим ты малость опоздал, ибо я выздоровел. Давай-ка обратимся к другим дарам природы.

Он принес из барной секции «стенки» бутылку отличного армянского коньяка, а из горки захватил две тяжелые хрустальные рюмки от парадного набора. Пить не особо хотелось, но надо же побаловать себя напоследок.

Холодильник ничем не порадовал в плане закуски, и Федор нарезал апельсин тонкими кружочками.

– На меня не смотри, – сказал он, едва пригубив коньяк, – после травмы я уже чуть понюхал – и пьян.

Сергей кивнул, выпил до дна и съел кружочек апельсина вместе с кожурой.

– Ничего себе.

– С детства так обожаю.

– А у меня жена цукаты делает.

Открыв нижнюю секцию буфета, Федор среди множества пакетов с пряностями, банок с орехами и других запасов нашел небольшой холщовый кисетик с цукатами, открыл его и высыпал часть на блюдечко. В воздухе остро пахнуло Новым годом.

– Угощайся.

– Мировой, кстати, закусон, – одобрил Сергей.

– А то, – с гордостью улыбнулся Федор. – Рад тебя видеть, Сережа, но вообще ты зря ко мне пришел.

– Почему?

– Я все. Сбитый летчик.

– Суда ведь еще не было.

Федор многозначительно скосил глаза.

– Нет, правда, Федор Константинович! Если взять грамотного адвоката…

Усмехнувшись наивности молодого коллеги, Федор разлил по новой.

– Не приходи больше, а главное, не вступайся за меня, Сережа. Как бы ни хотелось, молчи. Это приказ.

– А вы так и не вспомнили?

Федор постучал себя по голове и развел руками.

– Жаль. Если бы знать, как оно на самом деле было…

– Да так, наверное, и было, как они говорят.

Сергей поморщился:

– Очень сильно в этом сомневаюсь.

– Ты только не вздумай ляпнуть такое в приличном обществе, – совершенно серьезно произнес Федор. – Правда, Сереж, мне будет грустно знать, что я утоплю твою карьеру.

– Вообще-то я не один за вас.

– Так передай своим соратникам, чтобы заткнулись. Ты только представь себе могущество Воскобойникова, умножь на его отцовское горе и прикинь, станет ли он спокойно смотреть на людей, которые сочувствуют убийце его единственного сына?

– Но…

– И я его, в общем, понимаю. Наверное, если бы некому было мстить, он бы просто застрелился, а так в жизни остался хоть какой-то смысл.

– А вы?

– Что я? – не понял Федор.

– Вы не хотите отомстить убийце вашей… – Сергей замялся, – Глафиры?

Федор покачал головой:

– Я сам виноват. И в аварии, кстати, тоже. Знаешь, сколько раз я отмазывал Мишу, когда его ловили пьяным за рулем? Если бы хоть каждый третий раз его наказывали по закону, парень давно на трамвайчике бы катался и был бы сейчас жив и здоров. А если уж совсем по чесноку, то зону бы топтал, и был не так, может быть, здоров, но хотя жив был бы точно. Так что, Сережа, каждый человек не только кузнец своего счастья, но и плотник своего гроба, и обижаться-то не на кого, кроме самого себя, если вдумчиво оглядеться.

– Звучит как тост, – мрачно сказал Сергей.

Федор налил ему, освежил себе и подсыпал на блюдечко еще Таниных цукатов, с опозданием вспомнив, что делались они не просто так, а для каких-то возвышенных кулинарных целей вроде рождественского кекса. Оставалось надеяться, что жена обнаружит пропажу уже после его посадки.

Выпив, он спросил о судьбе Глашиного убийцы, и Сергей сказал, что он сидит в психушке, откуда, видимо, уже не выйдет, потому что врачи признали его душевнобольным и невменяемым[1].