Второй ошибки не будет

Вдруг вспомнилось, как Лиза сердилась на такое обращение, потому что, оказывается, так обращались господа к разным холопам типа официантов и извозчиков, и это пренебрежительный термин, единственная приемлемая форма которого «глубокоуважаемый». Так что, с одной стороны, можно и обидеться, а с другой – если он готов лжесвидетельствовать за подачку, чего его глубоко уважать-то?

Вместо ответа Анатолий пожал плечами.

– Понимаю ваши колебания.

– Правда?

– Разумеется, дорогой, разумеется.

– Все-таки он нам жизнь спас, а я его потоплю… Нехорошо же.

– Согласен. Если вы уверены, что так и было. Может, он просто испугался?

– Да какая разница?

– Такая, дорогой, что если бы Макаров не полез на таран, то парень вернулся бы на свою полосу и был бы сейчас жив и здоров.

– Да нет, не успел бы он.

– Вы в этом точно уверены?

– Да.

– Неужели? Прямо голову дадите на отсечение?

– Нет, ну…

– Вот именно. Вам кажется, что Макаров – это некий капитан Гастелло, а на самом деле он просто запаниковал и своими бессмысленными действиями убил человека. А у вас сработал стереотип, мол, раз вылетел на встречку, значит, сам виноват. Ну да, да, виноват, никто не спорит, вопрос в том, что Макаров повел себя в острой ситуации как полный идиот. Истинный виновник аварии именно он, поэтому своими показаниями вы практически не погрешите против истины.

– Но все равно это будет ложь.

Собеседник протяжно вздохнул, как человек, вынужденный объяснять дуракам самоочевидные вещи, снова взял Анатолия под руку и предложил сделать кружочек. Собака, имени которой Анатолий так и не спросил, весело скакала вокруг них, иногда напрыгивая на хозяина и оставляя следы лап на его брюках, но он только посмеивался и от этого становился симпатичным.

Некоторое время шли молча, как старые друзья.

– Я вижу, что вы хороший и порядочный человек, – сказал собеседник так грустно, будто сочувствовал тяжелой болезни Анатолия, – и понимаю, как вам тяжело решиться на такое дело.

– Очень тяжело.

– Тогда подумайте вот о чем: вы знаете, кто такой Макаров?

Анатолий отрицательно покачал головой.

– Я имею в виду, какую должность он занимает?

– Ах, это…

– Как вы думаете, он на своем месте был образцом честности? Уверяю вас, что нет. Вы до сих пор не получили квартиру именно благодаря таким беспринципным бюрократам, как он. Знаете, сколько под его руководством сфабриковано уголовных дел? Сколько людей несправедливо осуждены, а сколько настоящих преступников гуляет на свободе? О, страшное количество! Дорогой вы мой, поверьте, Макаров не заслуживает справедливого правосудия.

Анатолий пожал плечами.

– Это правда, уважаемый. Просто взвесьте на одной чаше весов мразь и подонка Макарова, которого все равно признают виновным, несмотря ни на какие ваши показания, а на другой – будущую жизнь вашу и вашей семьи. Уверен, что вы примете правильное решение. А засим, как говорится, не смею задерживать.

…Только в вестибюле метро, где он ждал Лизу с курсов, Анатолий сообразил, что обходительный собачник угрожал ему.

Октябрь

Ксюша не любила литературу, и из всего школьного курса прочитала только «Войну и мир», и только где про мир. Она так сильно волновалась за героев, что когда в конце выяснилось, что Соня так и не вышла замуж, то Ксюша несколько дней тосковала, как о себе или о близком человеке.

После этого она решила читать поменьше – ну на фиг, и так полно в жизни проблем, чтобы еще над выдумкой сокрушаться.

Впрочем, незнакомство с предметом совершенно не мешало ей получать пятерки, достаточно было знать, кто официально считается положительным, а кто отрицательным, и что прогресс и революция – это хорошо, а консерватизм и угнетение народных масс – очень плохо. На этой шаткой конструкции всегда можно было вырулить куда нужно.

Не слушая учительницу, она разглядывала портреты великих, развешанные в простенках, которые были знакомы уже до тошноты. В круглых очочках – Чернышевский, с бородой веником – Толстой, бакенбарды – Пушкин, а в гусарском мундире нахохленный, будто озябший и злой, – это Лермонтов. По центру над изумрудно-зеленой доской, которая иногда очень противно скрипит под мелом, понятное дело, Ленин. В кабинете математики, например, он нормальный, симпатичный такой дядечка в костюмчике, а здесь профиль, типа смелое решение. Понятно, художник хотел изобразить устремленность в будущее, полет, всякое такое, а вышла отрубленная голова, будто только с гильотины. Жутковато даже смотреть.