Вторая жизнь Уве

– Брысь, тебе говорят, – рявкает Уве.

Кот наблюдает за ним, словно экзаменует, словно вызвал на собеседование и теперь сидит за столом на месте начальника отдела кадров.

Уве зачерпывает лопатой малость снега, швыряет в кошака. Тот, отпрянув, злобно таращится. Фыркает. Чихает от снега. Поворачивается и бежит обратно за угол сарая.

Уве упирается лопатой в землю.

За четверть часа успевает расчистить площадку между домом и сараем. Работает тщательно. Выкладывает сугробы в струнку, ровняет по краям. Народ нынче разучился убирать снег. Так, разгребут кое-как, снегоотбрасывателем или еще чем. Понакидают сугробов абы как. Лишь бы проехать, будто в жизни только оно одно и важно.

Кончив дело, он ненадолго задерживается – стоит на сугробе у дорожки. Опершись на лопату, то наваливается на нее, то отпускает. Над дремлющими домами разгорается солнце. Уве, почитай, всю ночь глаз не сомкнул: все обдумывал, как ему лучше свести счеты с жизнью. Таблицы даже с диаграммами рисовал, прикидывал различные варианты. Тщательно взвесив все за и против, решил, что нынче же следует опробовать наименее неприятный вариант. Радости, конечно, тоже мало: ведь когда он задохнется, машина продолжит работать на холостом ходу и попусту сожрет прорву дорогущего бензина. Но тут уж ничего не поделаешь: с этим обстоятельством придется смириться, иначе не помрешь.

Уве относит лопату в сарай, возвращается в дом. Надевает синий костюм. Пятна на нем, конечно, останутся, провоняет, ну и ладно: жена, по крайней мере, будет довольна, что он пришел к ней при параде.

Уве завтракает, слушает радио. Моет посуду, насухо вытирает мойку. Обходит дом, перекрывает все батареи. Тушит весь свет. Проверяет: выдернул ли шнур кофеварки из розетки. Надевает синюю куртку поверх пиджака, обувает шлепки на деревянной подошве, снова идет в сарай, обратно выходит уже с толстым пластиковым шлангом, длинным, скрученным в моток. Запирает сарай, дом, дергает ручки дверей – каждую по три раза. Идет по дорожке между домами.

Слева на него вдруг выворачивает белая «шкода», Уве от неожиданности и изумления едва не плюхается в сугроб перед сараем. Несется по дорожке, грозя машине кулаком.

– Читать не умеешь, баран? – орет ей вслед.

Водитель, худощавый тип с сигареткой в руке, кажется, услыхал его. Когда «шкода» сворачивает у велосипедной стоянки, тип глядит в боковое окно, и взгляд его пересекается со взглядом Уве. Тип опускает стекло, не отводя взгляда. Надменно приподнимает бровь.

– Движение запрещено! – повторяет Уве, показывая на соответствующее предупреждение, и идет на «шкоду» с кулаками.

Водитель высовывает левую руку, лениво стряхивает пепел. В его синих глазах ни капли беспокойства. Они смотрят на Уве как на зверя в зоопарке. Без злости, с полнейшим безразличием. Точно Уве нарисованный – стер влажной тряпкой, и нет его.

– Знаки чита… – подойдя к машине, суровым голосом заводит Уве, но тип уж поднял стекло.

Уве кричит ему вслед, худощавый – ноль внимания. Машина не срывается с места, взвизгнув шинами. Нет, она равнодушно катится к гаражам, оттуда – на дорогу, словно вся жестикуляция Уве возымела не больше действия, чем помигивание неисправного уличного фонаря.

Уве останавливается, кулаки аж трясутся от негодования. Когда «шкода» скрывается из виду, он поворачивается и, чуть не спотыкаясь, устремляется по дорожке между домами. Перед домом Руне и Аниты (как пить дать, тут эта «шкода» стояла) находит два бычка. Поднимает их с земли, словно ключи к разгадке запутанного преступления.

– Доброе утро, Уве! – несмело приветствует его голос Аниты.

Уве оборачивается. Анита стоит на крыльце, набросив на спину серую кофту. Рукава кофты словно пытаются поймать ее тело – так руки ловят скользкое мыло.

– А, ты… Здравствуй, здравствуй, – здоровается Уве.

– Это из социальной службы, – кивает она вслед белой «шкоде».

– Ездить по территории запрещено! – говорит Уве.

Она несмело кивает:

– Он сказал, что получил разрешение от муниципалитета подъезжать к самой двери.

– Какое, НА ХЕ… какое, на фиг, разрешение… – начинает заводиться Уве, но, спохватившись, прикусывает язык.

Губы у Аниты дрожат.

– Они хотят забрать у меня Руне, – вздыхает она.

Уве молча кивает – в одной руке пластиковый шланг, другая, в кармане, сжалась в кулак, – на миг задумывается, что бы ответить, и, не найдясь, прячет глаза и плетется восвояси. Отойдя на несколько метров, вдруг осознает, что ненароком сунул окурки в карман, ну да теперь уж поздно, какая разница.

И тут ему попадается бледная немочь. Ее валенок, едва завидя Уве, заливается истошным лаем. Они стоят перед домом, дверь открыта. Видно, Андерса своего ждут. У валенка из уголков пасти торчат какие-то клочья, вроде шерсти. Немочь злорадно ухмыляется. Проходя мимо, Уве пристально смотрит ей в глаза, та не отводит взгляда. Только лыбится еще злорадней. Точно над ним насмехаясь.

Уве идет по дорожке между своим домом и соседним – увальня с его брюхатой перчанкой. На крыльце возникает увалень.

– Здорово, Уве! – кричит.