Вторая жизнь Уве

– Одного солнечного луча довольно, чтобы прогнать все тени, – ответила она, когда он поинтересовался, откуда в ней эдакая прорва оптимизма.

Какой-то монах по имени Франциск написал это в одной из ее книг.

– Кого-кого, а меня ты не проведешь, мой милый, – игриво улыбнулась она, забираясь к нему в охапку. – Ты тоже танцуешь, Уве, но внутри себя, когда никто не видит. Вот за это я тебя и люблю. Хочешь ты или нет.

Уве так и не понял, что она имела в виду. Танцевать он, прямо скажем, был не горазд. Что танцы – только чехарда и суматоха. То ли дело математика. Уве предпочитал прямые линии и четкие решения. Ответ бывает либо правильный, либо нет. А не как по прочим предметам, которыми школьникам голову морочат, поди, мол, обоснуй свою точку зрения. Точно правильность зависит от того, кто больше скажет заумных слов. А по Уве, что верно, то верно, а что неверно, то, стало быть, неверно.

Уве прекрасно знал: кое-кто называет его старым бирюком, который не доверяет людям. Ну так люди сами покамест ни разу не дали ему для этого оснований.

Ведь в жизни каждого мужчины наступает пора, когда надо решить для себя, кто ты. Позволишь ли вытирать о себя ноги. Дашь ли отпор. И если вы впервые слышите про это, вы вообще ничего не знаете о мужчинах.

Когда сгорел дом, Уве стал ночевать в «саабе». Наутро после пожара принялся было в одиночку разгребать золу и завалы. На другое утро смирился, осознав, что не сдюжит. Дом не вернуть, а все труды по его ремонту пошли прахом.

На третье утро явились два типа в белых рубашках – точь-в-точь таких же, какая была на брандмейстере. Встали у его ворот, нимало не смущаясь видом пепелища. Назвались, только не своими именами, а учреждением, которое представляли. Точно ракеты, запущенные авианосцем.

– Мы посылали вам уведомления, – заявила первая белая рубашка, вываливая перед Уве кипу бумаг.

– Много уведомлений, – подтвердила вторая рубашка, помечая что-то в своем кондуите.

– Вы нам не ответили, – сказала первая рубашка наставительно, точно дрессируя собаку.

Уве стоял перед ними, широко расставив ноги. Молчал.

– Надо же, беда такая. – Первая рубашка коротко махнула рукавом туда, где раньше стоял дом.

Уве кивнул.

– Пожарный инспектор сообщает, все произошло из-за безобидного замыкания, – сказала первая рубашка, тыча пальцем в какой-то отчет.

У Уве тотчас возникли определенные возражения насчет «безобидности».

– Мы направляли вам копии постановления, – повторилась вторая рубашка, потрясая кондуитом.

Уве снова кивнул.

– Об изменении административной границы округов, – продолжает вторая рубашка.

– Земельный участок, на котором стоит ваш дом, отводится под строительство новых домов, – подхватывает первая рубашка, указывая на ряды новых коттеджей, где поселились галстуки.

– Точнее, стоял ваш дом, – поправляет ее вторая белая рубашка.

– Муниципалитет готов выкупить ваш участок по кадастровой стоимости, – сообщает первая рубашка.

– Кхм, м-да… но только участок, дома-то больше нет, – спешит поправить ее вторая рубашка.

Уве принял бумаги. Стал читать.

– Выбор у вас невелик, м-да-с, – сказала первая рубашка.

– Нечего делать, решение принято муниципалитетом, – добавляет вторая.

Первая белая рубашка нетерпеливо постучала ручкой по бумагам. Уве поднял глаза. Рубашка ткнула в низ бумаги: там стояло слово «подпись».

Уве, стоя у своих ворот, молча читал писанину. В груди его пекло. Долго-долго соображал Уве, что же там такое горячее.

Ненависть!

Ненависть к белым рубашкам. Никогда прежде Уве не испытывал такой ненависти – той, что ныне раскаленным шаром выжигала его нутро. Этот дом купили его родители. В этом доме Уве рос. Ходил под стол пешком. В этом доме отец научил его разбираться в саабовских движках. И вот какой-то чужой человек из муниципалитета решил строить тут что-то свое. А тот круглолицый втюхал страховку, которая не страховка. А брандмейстер в белой рубашке не давал тушить пожар, и эти вот двое в белых рубашках теперь втирают про какую-то «кадастровую стоимость».

Выбор у Уве и правда был невелик. Упрямься он хоть до второго пришествия, то и тогда бы не смог ничего изменить.

И он подмахнул бумажку. Одной рукой. А другую, в кармане, сжал в кулак.

А тогда Уве покинул участок, где некогда стоял отчий дом, и больше туда не возвращался. Снял в городе комнатку у одной бабульки. Целый день сиднем просидел в ней, тупо уставившись в стену. Вечером пошел на работу. Драил вагоны. Утром ему и другим уборщикам велели не переодеваться в свою одежду, а явиться в контору, где выдадут новые спецовки.

Уве шел по коридору, когда вдруг наткнулся на Тома. Впервые после того, как Уве наказали за кражу вагонной кассы. Будь Том благоразумней, отвел бы глаза. Притворился, будто ничего не было. Увы, благоразумием Том не отличался.

– Туши свет! Наш воришка пришел! – гаркнул он, вызывающе скалясь.

Уве не ответил. Хотел пройти мимо, но получил локтем от одного из молодых прихвостней, которыми окружил себя Том. Уве поднял глаза. Прихвостень заржал.

– Граждане, прячьте ваши лопатники, вор идет! – заголосил Том – крик его эхом разнесся по коридору.