— Завтра утром он созывает большое жюри. Я ему вставил фитилек в одно место — пусть подсуетится. Вы посеяны в списке свидетелей под номером один.
— Ну, хорошо. Спасибо и до свидания.
Я принял душ и нацепил одежду. Руки тряслись совершенно по-идиотски. Мне так и не удалось застегнуть последнюю пуговицу на воротничке.
И конечно, эту небрежность и некоторую небритость миссис Сайфель отметила прямо с порога. Она вышла к дверям пригородного дома в стиле «ранчо», одетая в безупречное темное шелковое платье, затянутое в поясе настолько туго, что, казалось, талия вот-вот переломится. Ее черные глаза обшарили меня с ног до головы. Тепла в них я не приметил.
— Мы знакомы, не так ли?
— Встречались. Вчера. Я — Ховард Кросс, окружной офицер по делам условно осужденных.
— Флорабель Сайфель. Если вы приехали к Лоренсу, должна вас огорчить. Его нет. Благодаря вам я теперь не знаю: ждать его к обеду или нет.
— Благодаря мне?
— Или вашей секретарше, как угодно. Весьма кстати, что вы пожаловали. Я бы хотела с вами поговорить. Мне кажется, вся эта ерундистика, я имею в виду отношения моего сына с вашей секретаршей, зашла слишком далеко.
— Мисс Девон мой ассистент, а их отношения вовсе не ерундистика. Но я приехал вовсе не за этим.
— Это сейчас самое важное. Все-таки вы официальное лицо и должны чувствовать некоторую ответственность. Думаю, вашим работникам следует дать некоторое представление о классовых различиях. Я имею в обществе достаточный удельный вес, и когда вижу, что моего сына соблазняет девица из низов...
— Я пришел сюда не за тем, чтобы обсуждать проблемы евгеники...
— Тогда зачем вы пришли? — Она откинула головку с зализанными волосами и враждебно уставилась на меня. Взгляд ее темных суровых глаз был непроницаем. Прошло, видимо, немало лет с того дня, когда она в последний раз смотрелась в зеркало. Ее самоуверенность была воистину параноидальной.
— Я хотел поговорить о вашем муже, миссис Сайфель. Миссис Лемпке.
Перемена в лице была мгновенной и ужасающей. Рот с белыми зубами распахнулся в безмолвном крике боли. Глаза сузились и стали походить на полыхающие бойницы. Плоть ее съежилась. Женщина медленно произнесла низким сиплым голосом:
— Уходите. Вы собираетесь пытать...
— Ничего подобного. Мне нужна правда. И будет такая возможность — не скажу никому ни слова.
— Я покончу с собой. Я не вынесу позора.
— Неужели?
— Не вынесу, — повторила она. — Я столько лет создавала условия для себя и Лоренса. Поэтому не смогу жить, видя, как все рушится.
— Условия заключения. Я имею в виду вашего сына...
— Что вы хотите этим сказать?
— Ничего.
Она двинулась вперед, удерживая тело в вертикальном положении, и схватилась за дверную ручку. Последний луч отразился на ее лице как отсвет далекого костра.
— Видимо, вы напрашиваетесь на приглашение, — сказала женщина.
— В доме нам будет удобнее разговаривать.
— Что ж, входите.
Изнутри дом сиял какой-то неестественной красотой. Женщина провела меня в застекленную гостиную, смотрящую на почти бесцветный, в лучах заходящего солнца, садик. Белый ковер на полу смотрелся так, будто на него ни разу не ступала нога человека. Матиссовская одалиска разлеглась в костяной рамочке над белым шезлонгом. Поза миссис Сайфель, уж не знаю сознательно или бессознательно, но оказалась точной копией позы, которую приняла одалиска. И это придало всей сцене налет ирреальности.
— Садитесь, мистер Кросс, — произнесла женщина скучным голосом. — По вашей вскользь брошенной фразе я поняла, что это дело можно сохранить в тайне...
— Я изо всех сил постараюсь...
— Что это означает?
— Что если вы или ваш сын каким-либо образом замешаны в преступлениях, то факты придется обнародовать.
— Замешаны в преступлениях? Подобная мысль смешна и оскорбительна. — Карминовыми коготками она царапнула по горлу, и этот жест внезапно придал сей иллюзорной сценке оттенок подлинности.
— Возмутительны сами факты, — сказал я.
— Неужели? На мой взгляд, самым оскорбительным является то, что вы до сих пор не желаете отдать прошлое земле. Это часть чужой жизни. От нее невозможно отгородиться, ее нельзя уничтожить. А еще, от нее не убежать... Она неотвратимо ползет за вами; о присутствии ее догадываешься, как о тайном присутствии ребенка-дебила в чужом доме... И эта выплывшая тайна — расплата за однажды совершенную глупость...
— Глупость?