Всюду жизнь

Что все это значит?

Он ожидал увидеть Катю счастливую, успокоившуюся, как все женщины в замужестве, равнодушную к нему. Тогда было бы ясно, как он должен поступить: постарался бы не вспоминать о ней и со временем забыл бы ее.

Но произошло совсем другое.

Катя снова приоткрыла дверь для надежды, и в узкую щель тут же устремилась его мысль — рабская, подлая, скользкая и изворотливая, как змея. «Надо было мне за тебя замуж выходить», — сказала она. Неужели сказала только потому, что Костя потерпел поражение в споре со строителями? Но это же не может быть основанием, причиной для разрыва с мужем, не может! Наверное, она все-таки не любит его. В этом дело. За столом они почти не разговаривали между собой. И когда Катя исповедовалась Федору о своей жизни, ни одного слова не сказала о Косте, будто его и не существовало.

И еще она просила Федора остаться в Москве. Потом эти неожиданные поцелуи… Похоже, что ее слова, ее волнение были искренними…

Значит, она хочет вернуться к тебе?.. Неужели возможно то, чего ты так добивался?.. Она будет твоей женой!.. Да, он все еще любит ее, может быть, не так неистово, безоглядно, как два года назад, но любит, любит…

Но тут же поднялось другое чувство, злое, мутное чувство оскорбленного самолюбия. Как грубо, безжалостно, даже не поговорив, она бросила его. Ей, конечно, не было дела до того, что пережил он за эти два года. Временами он ненавидел ее за ту боль, которую она причинила ему. Никогда она не любила его. И не любит. А заигрывает с ним только потому, что Радынов пригласил его в Москву…

Федор улетел в Сибирь, так и не разрешив своего главного вопроса, не освободившись от мыслей о Кате, измученный и смятенный.

Часть шестая ПЛОТИНА

Глава двадцать первая

Смерзшийся, твердый, как битые глиняные черепки, снег скользил и звенел под ногами. Федор поднялся по взгорку и остановился у первых сосен, неподвижных, молчаливых, опустивших ветви под тяжестью снежных навесей.

В воздухе мельтешила сверкающая слюдяными блестками снежная пыль. Он окинул взглядом ровную, нетронутой белизны поверхность Студеной, полого поднимающийся за нею берег, одетую белым кружевом тайгу, оконтуренные плавными, округлыми линиями снежных сумётов увалы и сопки, гряда за грядой уходящие в синеющую даль и сливающиеся там с однотонно-темным на фоне снега небом.

Все это знакомо, близко с детских лет. Федор знает тут каждую излучину реки, каждый мыс, таежное урочище, сопку, но почему же, почему каждый раз, вернувшись в родные места, он испытывает невыразимо волнующее чувство тихой радости и светлой печали и никогда не устает восторгаться этим до боли дорогим ему миром?

Какой простор!

И тишина, первозданная, нерушимая тишина! В ней тонет, глохнет и замирает каждый звук.

В немыслимой дали осталась дождливая осенняя Москва, городской шум и сутолока, напряженные дни работы в «Гидропроекте», совещания и заседания в министерстве, встреча с однокурсниками, с Катей…

Как легко дышится в чистом, морозном, застывшем огромной, до самого неба, прозрачной хрустальной глыбой воздухе. Вместе с холодным воздухом в грудь входят спокойствие, ясность, ощущение полной свободы. Душа твоя как бы улетает легким облачком дыхания и бесследно растворяется в этом огромном, молчаливом пространстве.

Федор повернулся и направился в поселок, к избам, накрытым белыми, курившимися снежным дымом шапками.

Первой повстречалась Федору соседка Глафира Безденежных. С ведрами на коромысле, в темно-синем бобриковом пиджаке, черных пимах, закутанная клетчатым полушалком, не спеша спускалась она к проруби за водой.

— Здравствуй, тетя Глаша! — приветствовал ее Федор. Женщина остановилась. На ее свекольно-красном от холода лице вокруг рта резко выделялась белая бахрома заиндевевших, обычно незаметных, волосков.

— А, Федюшка, здравствуй, здравствуй, милый! Редким гостем в родительском доме стал! — веселые карие глаза женщины заиграли солнечными искорками.

— На стройке работаю, Глафира Андреевна!

— Правильно! Нечего здесь молодым делать!

— Скоро все отсюда уедем!

— Скорее провалился б на дно морское, в самые тартарары наш Улянтах! Уж как хочется пожить по-городскому! Не таскать воду с реки, не знать забот с дровами, и чтобы от электрического света все тараканы разбежались! Верно я говорю, Федя?

— Верно, верно, тетя Глаша!

Посреди улицы несколько подростков обступили Митяя, высокого темноволосого мужчину с голубями в руках и за пазухой. Тут же вертится младший брат Федора Николка.

— Что за шум, а драки нету, дядя Митяй?

Доброе, простецкое лицо Митяя расплылось в наивной улыбке:

— Дружок твой Илья голубей моих приманивает и не отдает!

— Я ночью заберусь в его голубятню и всем турманам головы сверну! — вытирая ладонью мокрый нос, грозится Николка.

Федор засмеялся:

— Я-то думал, что у вас какое серьезное дело! А это ерунда на постном масле!

— Ну нет, это не ерунда! — рассерженно гудит Митяй. — Ты только погляди, какие голуби! Трубачи! Красавцы! А какой полет!