Всюду жизнь

Федя с нетерпением ожидал, когда она управится со всеми делами, и просил ее:

— Баба Дуня, расскажи сказку!

Подобрав широкую юбку, в карманах которой всегда можно было сыскать конфету или пряник, бабушка усаживалась на лавку, дети подле нее, и с замиранием сердца, завороженно слушали неторопливый, певучий голос:

— Было это дело на море, на океане; на острове Кидане, стоит дерево, золотые маковки, по этому дереву ходит кот Баюн, вверх идет — песню поет, а вниз идет — сказки сказывает…

И забывали Федя и Люба обо всем на свете, смеялись и радовались тому, как в волшебном мире сказок люди побеждали и Бабу-Ягу, и Кащея, и Змея Горыныча и из всех испытаний выходили целыми и невредимыми, да еще с жар-птицей в руках, а простые крестьянские парни женились на царевнах…

Глава четвертая

1

Кончилась и эта, самая длинная зима. Подул верховой мягкий ветер. В промытой первыми дождями небесной голубизне засияло горячее солнце, в одночасье дружно побежали снежные ручьи, затрещал лед на Студеной.

Вместе с весенним обновлением природы облегченно вздохнула всей грудью, распрямилась и Надежда Устьянцева. Ее печальное, хмурое от тяжких дум лицо нет-нет да и осветит слабая и робкая еще, как первые проблески света из туч, улыбка.

— Вот, родненькие мои, и дождались мы солнышка…

Первоначальная, казавшаяся непереносимой боль потери ослабела, утихла. Могучая, неукротимая река времени смывает в памяти людской и самое тяжкое горе, лечит самые глубокие душевные раны — иначе нельзя было бы человеку жить.

После ледохода пришел в поселок первый баркас с продуктами. Мать накупила тогда полную корзину всякой снеди — вдвоем с Федей они еле дотащили ее. До сих пор Федор помнит необыкновенный аромат и вкус купленного в тот раз белого хлеба. Высокую круглую буханку дети тут же разломили на куски и стали есть мягкий, как вата, ноздрястый, сладковато пахнущий дрожжами пшеничный хлеб, похрустывая тонкой подрумяненной корочкой… Такого вкусного хлеба Федор с тех пор никогда не ел… А какой острый, пряный, возбуждающий волчий аппетит запах разнесли по всей избе лоснящиеся жиром голубовато-серебристые селедки! В тот день мать нажарила самую большую сковороду мяса с картошкой.

— Ну, усаживайся, артель, пировать будем! — улыбнулась она и весело добавила: — Вот и вся наша семья в сборе: три четырки да одна растопырка!

Когда мать была в хорошем настроении, детей она называла четырками, а себя растопыркой. Федя каждый раз допытывался, что означают эти смешные слова, но мать всегда только отшучивалась.

Лето мать работала на нижнем складе, что около поселка, на берегу Студеной. Она окрепла, загорела и как будто даже помолодела. На ее красивом лице теперь постоянно играла какая-то новая, незнакомая Феде улыбка: уверенная, смелая, вызывающая.

В дом стали захаживать мужчины.

Одни чинили прохудившуюся крышу, другие помогали матери готовить на зиму дрова. Мать весело шутила с работниками, беспричинно хохотала, и Федя недоумевал, чему она радуется, как девчонка.

Чаще других приходил Григорий Шалагинов.

Федя сразу невзлюбил этого темноволосого жилистого лесоруба лет сорока, носившего пеструю собачью доху. На его заросшем многодневной щетиной коричневом лице всегда было какое-то колючее, неприязненное выражение недовольства и раздражения. Детей он будто не замечал, говорил только с матерью, и, чужой человек, называл мать Надюшей, как отец.

Однажды Федя услышал негромкий разговор бабушки Евдокеи с матерью.

— Чтой-то ты, Надежда, с этим Гришкой-то Шалаем шашни затеяла…

— Не в монашенки же мне идти… Мне ведь только двадцать семь лет, мама…

— Да, женщина ты молодая, видная. Не осуждаю я тебя, а то говорю, что Гришка-то этот — человек шалый, пьяница. А водка — бабьи слезки…

— Эх, мама, мама, да какой же путевый-то возьмет меня с бороной ребят?

— Что и говорить, одной ой как трудно детей растить… Стужа да нужа, нет ее хуже… Только гляди: окоротишь — не воротишь. Мужа ты себе найдешь, а у сирот отца никогда не будет, — всхлипнула бабушка.

Федя похолодел: так вот зачем ходит к матери Шалагинов! Да как же это… Разве может быть у него другой отец? Да никто на свете не заменит отца, никто!

Шалагинов имел в поселке славу никудышного человека. Был он из местных, но долго неизвестно где пропадал, а когда вернулся, не ужился с родственниками и ушел из дому в барачное общежитие.

С того времени Федя с неприязнью стал присматриваться ко всем приходящим к матери мужчинам, огрызался, когда они с ним заговаривали, а то и уходил со двора.

Однажды в конце зимы под выходной мать ушла куда-то в гости. Уложив младших спать, Федя долго ждал ее, все подкладывал дров в печь и, не дождавшись, уснул и сам. Разбудил его холодный снег, который падал на лицо, вызывая озноб. Полусонный, ничего не понимая, он отбросил крючок на двери и тут же свалился на кровать.

Мать наклонилась к нему, поцеловала:

— Ой, сынуля! Загуляла я в гостях! Стучала, стучала — и в дверь и в окна — не достучалась! Пришлось тебя снежками через форточку будить! Ну, спи, спи, мой сладкий!