Всё, что у меня есть

— Ты должна объяснить мне, как ты это делаешь, — говорит она. — Потому что у меня отваливаются всегда.

Майкен выходит из-за стола, она почти ничего не поела. Сондре откладывает в сторону бутерброд и смотрит на Элизу.

— Вот что ты должна мне объяснить, — повторяет Элиза.

— Посиди немного, — обращается Ян Улав к Сондре. — Доешь бутерброд.

У Элизы раскраснелись щеки, она выглядит радостной, и мне приходит в голову, что я ошибалась, когда в течение многих лет улавливала легкий упрек себе во всех Элизиных хлопотах, связанных с семейной жизнью, детьми и домашним хозяйством, во всех разговорах о программах стирки, супах на домашнем бульоне, метках на одежде, ланч-боксах с замками, которые плохо держат. Время от времени она пыталась поднять стандарты домохозяйки — варила спагетти до состояния аль денте, пыталась подогнать льняной костюм Яна Улава, заставляла Стиана заниматься на фортепиано и готовила пиццу с моцареллой. «У него есть музыкальные способности», — говорила она про Стиана, который едва начал говорить, утверждала, что он любит петь. Но лично я не замечала, чтобы у Стиана присутствовала какая-то музыкальность. Он пел не больше других детей, все дети поют. Возможно, в конечном счете для нее было важно делиться со мной любыми пустяками, что давало ей возможность сблизиться со мной, словно она хотела, чтобы и я изменила свое отношение к такой жизни.

Когда мы с Майкен проснулись на следующее утро после вечера с Ивонной, Анна Луиза сидела на веранде в пальто и курила. На столе прямо перед ней стояла миска с овсяными хлопьями и молоком.

Она сварила кофе, я усадила Майкен перед телевизором, взяла чашку с кофе и пошла к Анне Луизе.

— Я не спала всю ночь, — сказала она. — Или спала, но проснулась в пять, потом лежала и ворочалась до шести, потом встала.

Небо уже просветлело, но большая часть сада все еще оставалась в тени. Маленькая яблоня, которая еще недавно пестрела желтыми и оранжевыми листочками, уже облетела.

— Гейр вынашивает планы выращивать овощи прямо здесь, в саду, — сказала я. — Можно возьму у тебя сигарету? По-моему, мои закончились вчера.

Анна Луиза протянула мне свою пачку. Сиденья деревянных стульев блестели от влаги, подушки были убраны.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила я. Анна Луиза грустно улыбнулась и пожала плечами.

— Гейр еще хочет разводить фруктовые деревья, — продолжила я. — Он говорит, мы сможем сами себя обеспечивать.

У Ивонны и Кале еще было тихо и темно.

— Я кое-что должна рассказать тебе, — вдруг сказала Анна Луиза. — Отец Терезиной подружки довольно симпатичный. Высокий, стройный, с благородной сединой.

Она наклонилась над полом и загасила сигарету в кувшине с землей.

— Он разведен, — продолжила она. — Его жена бросила.

Последняя фраза повисла в воздухе, Анна Луиза, словно предоставив остальное мне, сидела на веранде с растрепанными волосами, щурилась на утреннем солнце и ждала моего одобрения или благословения, уж не знаю чего. Или того, что я буду вытягивать из нее признание. При этом она продолжала есть овсяные хлопья с молоком, такие же бесцветные, как ее кожа, волосы или ночная рубашка. Я ничего не имела против разведенных мужчин, вообще никаких возражений. Разве она сама это не понимает?

— Он медбрат в психиатрическом отделении, — прервала она молчание. — Мы обсуждали с ним, каково это — когда тебя предают и бросают.

— Ну и что он сказал?

— Да так… сказал, что это очень больно.

Я ведь могла поддержать ее, не осуждать за то, что она готова вступить в новые отношения, вместо того чтобы сидеть дома и ждать, на что решится Фруде. Но это казалось таким невозможным и в чем-то трагическим.

— Если все полетит к чертям, — сказала она, — если Фруде не вернется…

— Он точно вернется, — заверила ее я.

Все так и произошло.

— Ты ведь сама — женщина, — как-то сказала Элиза.

— Что ты имеешь в виду? — спросила я.

— Иногда складывается впечатление, что ты ненавидишь других женщин. Даже саму себя.

Она засмеялась, словно пытаясь смягчить резкость своих слов. Тогда ей было около сорока лет, а мне, значит, тридцать три. Я не могу припомнить, чтобы она раньше говорила мне что-либо с такой прямотой. Я сидела и разговаривала с Элизой еще примерно полчаса, пока она складывала одежду. Я совершенно опешила и пыталась вспомнить, что ей дало повод так думать. Это было еще в те времена, когда я работала учительницей, и я рассказала об отношениях Хелле и Эйстейна. Об отчаянии Хелле и ее озлобленности в тот момент, когда она поняла, что Эйстейн предпочел ей меня, и обо всем, что с этим было связано.

— Неужели она думает, что чего-то добьется этим? — спросила я Элизу. — Она что, не понимает, что так только унижается?