Всё, что у меня есть

У меня на работе поджимали сроки, мне нужно было переписать статью о пищевых добавках. «Ты должна оставить меня в покое, — сказала я ей тогда, — позже об этом поговорим». Терье сказал, что ему нужна неделя, чтобы «прийти в себя», и это вывело меня из равновесия; работа не клеилась, не хватало сил ни на Майкен, ни на поддержание порядка в доме, ни на походы в магазин или приготовление еды. Мы с ней собирались поехать в Берлин. «Как человек должен ненавидеть себя, чтобы совершить самоубийство?» — спросила она.

Однако в моей жизни могло произойти и много ужасного, чего мне удалось в последний момент избежать. Я могла остаться с Бобом и так и ездить с ним в трейлере по длинной автостраде в Осердален, миля за милей. Остаться с Като и каждый день заводить в стойло лошадей. Представляю Като, который стоит с прихватками, достает из духовки лазанью, приготовленную из упаковки «Кнорр», и произносит: «Я открыл бутылку дешевого красного вина». Хотя Като, конечно же, так бы не сказал. Като сказал бы: «Я открыл вино». Я могла остаться жить на ферме с двумя детьми или тремя — Тронд Хенрик сам был как ребенок, он требовал от меня больше, чем две девочки, вместе взятые, а сам давал все меньше и меньше.

Однажды мы с Ниной и Толлефом обедали на Майорстюен, и они рассуждали о своих супружествах длиною в целую жизнь и о том, как им удалось так долго продержаться. Об этом спросила я. Они говорили приятные вещи, шутили над собой, это было занятно, я все время хохотала, вино лилось рекой; как давно мы не выбирались вот так посидеть вместе, только мы втроем.

— Трупе считает, что в отношениях самое главное — соблюдать баланс между тем, сколько ты отдаешь и сколько получаешь, — сказала Нина.

— А у меня выходит так, — подхватила я, — что в каких-то отношениях я только получаю, а в каких-то — только отдаю.

Толлеф и Нина засмеялись.

— Но ведь с Гейром получалось найти какое-то равновесие?

— Да, — я ненадолго задумалась, — или, скорее, мы оба только и делали, что отдавали, а потом перестали и захотели только получать, причем оба сразу. На этом все и закончилось.

В кафе, где мы сидим, заходит компания из пяти-шести человек, они садятся за соседний стол, похоже, все они студенты. Экран мобильного Гейра загорается, и я краем глаза замечаю, что это сообщение от Трины. Кажется, у него есть сотрудница по имени Трина.

Гейр возвращается, допивает пиво и смотрит на мой стакан, в котором пива осталось еще на пару глотков. Он поднимается.

— Ну, а теперь давай-ка напьемся, — говорит Гейр.

Мне обычно нравится, когда он берет инициативу в свои руки и говорит, что и как нужно делать.

Когда хотел, он умел проявить эмпатию, умение слушать, но, по большому счету, это было не в его характере.

Я отрицательно качаю головой и встаю.

Такое чувство, будто Гейр положил руки мне на плечи, пытается усадить обратно и готов держать до тех пор, пока я не сдамся. Я улыбаюсь, мне хочется смеяться. Он встает, поднимает руку и пятится к бару. Я качаю головой, улыбка дрожит на моих губах. Но я не хочу напиваться. То, как он смотрит на меня сейчас, напоминает мне о празднике у Хелены и Кима почти двадцать лет назад; весь вечер мы с ним не выпускали друг друга из виду, мы весело и многозначительно переглядывались, а под конец столкнулись в прихожей, где на подставке стоял один-единственный зонтик, а на вешалке висел розовый дождевик. И Гейр сказал: «Пойдем?» Он стоял и ждал, пока я оденусь, ждал своей новой жизни со мной.

Я вижу его у барной стойки, его спину, обтянутую футболкой, потертые джинсы, замечаю, как оттопыривается задний карман, в котором лежит коробочка снуса. Меня переполняет нежность к этому человеку. Внутри кафе полумрак, а на улице все еще светит солнце и гуляют люди. Официантка приносит тарелки с едой двум мужчинам, сидящим в конце зала.

Гейр пробирается обратно между столиками, в каждой руке по бокалу пива. Шрам на изувеченном среднем пальце побелел. Гейр ставит передо мной бокал, и я делаю глоток.

Утешение и сопротивление

Январь 2018

Мне приснился узор — красный с зеленым на голубом фоне, в моем детстве такая рождественская скатерть была дома у родителей. Еще мне приснилась Элиза — она стоит на центральной площади во Фредрикстаде, прямо у памятника королю Фредерику Второму и кричит, что я задолжала ей множество советов, она ждет утешения и помощи. На ней желтые хозяйственные перчатки. Мимо спешат какие-то люди, обходят ее, бросая быстрые взгляды. Я заснула с «Цветочным натюрмортом Яна ван Хейсума», и детали книги вплелись в мои сны: горящий дом, скорбящий отец, кипенно-белое платье, заблудшая дочь, море цветов, пепел и еще ниссе Фрёйи, который тоненьким голоском повторяет: «Счастливого Рождества, счастливого Рождества, счастливого Рождества».

За окном еще темно, но горизонт уже окрасился оранжевым, на крышах домов лежит снег. Я ставлю чайник и наливаю кофе во френч-пресс, у меня первые два урока — норвежская литература, буду говорить о романтизме — Вельхавен, Вергеланн.