Всё, что у меня есть

— Ну что, пойдем в постель. — И у меня внутри разжимается пружина, меня охватывает вожделение, от которого темнеет в глазах, и я понимаю, с каким испугом я всегда жду его реакций и что я не могу жить с этим страхом. На его ночном столике лежат две книги — детектив Герта Нюгорсхауга и книга о Йенсе Столтенберге; они лежат там с тех пор, как я впервые оказалась в его спальне.

Терье целует меня, потом отстраняется, чтобы расстегнуть мой бюстгальтер.

— У меня такая эрекция на тебя, — шепчет он и смотрит на меня, я ощущаю, как нарастает его возбуждение. — Я постоянно хочу секса, после нашей последней встречи я каждый вечер мастурбирую.

Он произносит это так, словно моя роль во всем этом не слишком велика, словно возбуждение приходит само по себе и со мной не связано. Он пробегает взглядом по моему телу с головы до пяток и тянется за презервативом.

— Полагаю, ты еще можешь забеременеть, — говорит он, — месячные-то у тебя все еще идут.

Терье разрывает обертку, отворачивается и натягивает презерватив.

Если бы только он сказал это как-то иначе. Он мог бы подобрать немного другие слова, в них можно было вложить флирт, комплимент, любовь, в конце концов.

— У тебя такое крепкое и гладкое тело, — сказал он как-то, и я была так благодарна, словно он сделал мне подарок.

Теперь же беспокойство и возбуждение сливаются воедино в искусственной, словно химической, версии самого смысла жизни. Я испытываю оргазм, сильнее и лучше у меня еще не было. У меня появляется ощущение, что именно так все на самом деле и должно быть, такими и должны быть связи в этом мире, чтобы у всех была возможность для счастья, гармонии и сексуального удовлетворения. Как я раньше этого не понимала. И вместе с тем мне кажется, что все происходящее — ошибка, но это не имеет никакого значения, ведь сама жизнь всегда знает лучше.

Терье лежит на мне, дыхание тяжелое, потом он скатывается с меня, я беру его руку и пытаюсь прижать к себе, но объятия не получается. И тогда я уже не знаю, кто я на самом деле и что он делает со мной. Я испытываю отчаяние — я в отчаянии почти каждый день, постоянно.

Учитель Майкен на родительском собрании в самом начале последнего года в средней школе сказал: «Разговаривайте со своими детьми — они все еще дети. Говорите с ними, даже если они не расположены к общению. Выбирайте подходящие ситуации, спрашивайте их о том, что им интересно».

Однажды Тронд Хенрик признался, что ему страшно.

— Поговори со мной, просто поговори, — попросил он. — Расскажи о чем-нибудь, мне надо переключиться.

— Но что мне говорить? — спросила я. И это было, пожалуй, единственное, что я произнесла.

Он не сдавался:

— Говори что угодно, просто говори.

Но я не находила слов. Мне ничего не приходило в голову. Я могла бы рассказывать ему о воробьях или рождественских украшениях, или о том, что надо разобрать сарай, да можно было просто рассказать, что Фрёйя ела на завтрак в этот день, или перечислить цвета вещей, которые нас окружали. Но я так ничего и не сказала, вдохнула поглубже, и помню только тихий звук, с которым я выдохнула воздух из легких, — вот и все, что мне удалось из себя выдавить.

Прежде чем уснуть, я думаю о Сандре, о женщине, которой уже почти шестьдесят; я представляю ее в ночной рубашке, с мокрым от слез лицом, у нее нет детей. Его слова. «Дорогая». «Приятных снов, дорогая».

Я просыпаюсь ни свет ни заря оттого, что пересохло во рту, встаю и пью большими глотками из стаканчика для зубных щеток, что стоит в ванной, у воды металлический привкус. Я снова ложусь, но уже не могу уснуть, подушка слишком мягкая. Я лежу и испытываю угрызения совести, которые отзываются явной и долгой болью — в голове, в груди, в животе; и хуже всего то, что приходит такое ощущение, словно у меня не было выбора. Что я должна была так поступить, чтобы избежать чего-то худшего, свернуть с дороги, ведущей к пропасти, уберечься от чего-то, с чем не смогу жить дальше: быть отвергнутой, покинутой, нелюбимой. Я ворочаюсь, придвигаюсь к Терье, который едва слышно храпит, в уголке глаза у него белый налет, потом поворачиваюсь к окну, снова ложусь на другой бок, лицом к Терье. В его гортани что-то тихо шуршит, звук — как если провести палочкой от мороженого по гофрированному картону.

Я кручусь в кровати, и мои беспокойные движения заставляют Терье повернуться ко мне. Он обнимает меня во сне, дышит в затылок, и тут же приходит покой и умиротворение. Я знаю — это страшная ошибка, но сейчас его спокойное дыхание смешивается с моим и изгоняет все плохие мысли, всю боль.

Я просыпаюсь от звука сообщения в телефоне. Это СМС от Гейра: «Майкен у меня, она взяла такси ночью, ей было страшно и одиноко». Я смотрю на часы — 8.32.