Всё, что у меня есть

Я вспоминаю о том самом чемодане, я не знаю, хочу ли увидеть то, что в нем лежит. Тетя Лив оставила кое-что из одежды Бенедикте — детские кофточки с кружевными воротниками и завязочками, непромокаемые трусики под подгузник, вязаное одеяло, малюсенькие вязаные носочки. Она хранит все это в небольшом чемодане из искусственной кожи. Халвор иногда демонстрировал мне все это, когда я приезжала сюда ребенком. Он открывал чемодан, и я представляла себе бледную фарфоровую куклу с широко распахнутыми глазами. Они не стали фотографировать Бенедикте в гробу. Кто-то настаивал, но тетя Лив не захотела, она повторяла это много раз — «Мы решили не делать этого». А однажды она сказала: «К тому же красавицей она не была», потом улыбнулась и добавила: «Немного черного юмора еще никому не помешало. Хочешь выжить — шути о самом больном».

Она налила на сковороду тесто для трех американских блинчиков, они поднялись и набухли бессчетным количеством маленьких пузырьков. «Я имею в виду, что она была гораздо красивее в жизни, такой мы и хотим ее запомнить».

— Малыш совершенно чудесный, и уже начал улыбаться, — рассказываю я тете Лив. — Элиза и Ян Улав купили дом прямо рядом с мамой и папой.

При мысли о живом маленьком племяннике с пухлыми щечками и ножками в перетяжках из меня будто выкатился крошечный шарик счастья. Я вспомнила ощущение, когда он прикусывал мою щеку беззубыми деснами.

— Да, я слышала, что они решились — подумать только! — поселиться так близко к родителям. Как его зовут, напомни еще раз?

— Его назвали Юнасом, — отзываюсь я.

— Юнасом, — повторяет тетя Лив. — Придется мне съездить во Фредрикстад и взглянуть на него еще. А то я видела его только на крестинах, да и то там было слишком много желающих потискать его. Я свяжу ему маленькую кофточку. Они переехали в новый дом еще до крестин?

— Я не знаю, — говорю я.

И снова во мне словно что-то гаснет. О чем бы ни шла речь, я мысленно возвращаюсь к Франку. Тетя Лив смотрит на меня спокойно и заботливо и подливает еще немного портвейна в мой бокал.

Праздник продолжался и после того, как Элиза с Яном Улавом уехали. Младшего брата Яна Улава трудно было назвать симпатичным, но все же я немного с ним пофлиртовала. Папа стоял в дверях и с беспокойством наблюдал, как я, приседая и откидывая голову назад, хохочу над шутками Тура Арне. Я говорила себе: это не из-за вина, мне просто весело. Родители собрались уезжать, многие гости оставались ночевать у нас. Тетя Лив, Халвор и Кристин, переживавшая любовную драму из-за того, что Амунд порвал с ней, уже уехали.

— Пойдем, уже пора домой, — сказал папа, но я так мотнула головой, вложив в это движение все раздражение, чувство превосходства и радости жизни, что потеряла равновесие, и мне пришлось опереться рукой о стену, чтобы не упасть. Папа не видел, он смотрел в мамину сторону. Они направились к выходу, на улице ждало такси, и в дверях он обернулся ко мне и махнул, показывая, чтобы я их догоняла. Кто-то отрезал большой кусок с верхнего яруса свадебного торта, так что фигурки жениха и невесты скособочились в сторону невесты, и стало казаться, будто она поддерживает, практически взвалила на себя жениха. Так странно и глупо — разглядывать маленькую изящную фигурку и мечтать о том, чтобы самой оказаться в этой ситуации, — типично, заурядно и абсолютно тупо. Фигурка была точной копией Элизы, чего не скажешь о Яне Улаве. Белоснежное платье, бледная кожа. К Элизе и Кристин загар не пристает, а к моей коже прилипает чуть ли не в одно мгновение — это у меня от папы. Я стояла и смотрела на пластмассовые фигурки с чувством бесконечной любви и уважения к моей старшей сестре, к тому, как много она значила для меня все мое детство. Она была сказочной принцессой, безупречно прекрасной и доброй, а теперь эта принцесса исчезла. Я вглядывалась в крошечное личико кукольной невесты и желала Элизе долгой и благополучной жизни, жизни с Яном Улавом, хотя и сомневалась, будет ли это добрым пожеланием.

Я вышла к родителям, ждавшим меня в такси.