Всё, что у меня есть

Еще со времен моего детства я помню, как летом мама поднималась к себе и посреди дня укладывалась в постель с мигренью. С каждым годом мама пользовалась этой привилегией все чаще; с одной стороны, она чувствовала себя все хуже и хуже, а с другой — как будто становилась все крепче духом. Чем хуже мама себя чувствовала, тем была веселее. «Я полежу немного, — говорила она, — голова болит просто адски». Тогда, как правило, рядом оказывалась тетя Лив и брала все в свои руки. Прежде чем лечь, мама могла быть угрюмой или строгой, но после решения удалиться в спальню страдальческое и суровое выражение исчезали с ее лица. Перед тем как нас покинуть, она становилась доброжелательной и улыбчивой, почти блаженной. Словно ее желание прилечь сулило нам добро, и мы все должны были порадоваться за нее, словно эта радость нас с ней сближала. А может, она была рада наконец отделаться от всего, от всех нас, и потому, прежде чем исчезнуть, была готова дать нам немного больше, не стеснялась испытываемых облегчения и радости?

Мы уже наелись, а почти на всех тарелках еще осталась еда. Мы сидим в кафе с видом на пристань и рыбацкие лодки.

— О, вот теперь я бы искупалась, — говорит Майкен. — Мама, а ты заметила, что я научилась нырять? Это меня Сондре научил!

— Элиза, — произносит мама.

— Правда? — спрашиваю я. — Он тебя научил?

— Вот здорово! — восклицает Элиза.

— Мне надо было купить себе новый купальник, — продолжает мама. — А то мой нынешний такой унылой расцветки.

— Да, мы поищем; может, что-то найдем, — обещает Элиза.

Мама почти не притронулась к целиком зажаренной рыбе, на висках у нее выступила испарина. Майкен говорит, что есть одно место, куда нам с ней надо сходить, что она там кое-что нашла для себя. Мы договариваемся встретиться с остальными у автобуса, у нас почти час в запасе.

Майкен тянет меня к торговому комплексу с магазинами одежды, она хочет новые кроссовки «Адидас» и красную толстовку с капюшоном. Внутри прохладно и просторно, светлый кафель, вообще нет окон, но слишком много искусственного света. Майкен скользит взглядом по вешалкам с одеждой, оглядывает полки с обувью.

За неделю до того, как отправиться сюда, мы ругались с ней напропалую, мы почти привыкли к тому, что скандалы — наша привычная форма общения; они вспыхивали мгновенно, что бы мы ни обсуждали: время, когда Майкен должна быть дома, карманные деньги, беспорядок, домашние обязанности. Ссоры начинались каждое утро, когда Майкен входила на кухню или уже когда я ее будила. Вид разбросанных по полу вещей — грязных, смешанных с чистыми, сваленных в кучу.

— Это мои деньги, разве нет? — вопрошала Майкен. — Что, по-твоему, случится, если я приду домой на час позже того времени, которое ты по своему усмотрению назначила? Я что, стану жертвой группового изнасилования в парке?

Она взяла у меня джинсовую куртку без спросу и забыла ее у подруги.

— Ты эту куртку сто лет уже не носишь, а вот теперь она тебе раз — и понадобилась, — заявила Майкен без тени угрызений совести или раскаяния.

Я вскипела, пригрозила лишить ее еженедельных карманных денег, запретить ей и нос из дома высунуть.

— Окей, ладно, ты сажаешь меня под домашний арест и крадешь мои карманные деньги просто потому, что я одолжила твою куртку, которую ты вообще никогда не надеваешь. Это что — нормально? Может, тебе пора к психиатру?

Мне следовало рассказать о наших с Майкен скандалах Гейру. Он мог бы помочь нам или мне стало бы легче, если бы я могла хоть с кем-то об этом поговорить. Я часто задумывалась о том, какое будущее у наших с Майкен отношений, сможем ли мы когда-то общаться как нормальные люди — по-дружески, станут ли вкусы и взгляды Майкен похожими на мои, тогда я смогла бы лучше понимать ее. Но в последнее время стало так трудно, и кажется, что это несбыточные мечты, что мне следует отложить все эти мысли в самый дальний угол души, а когда придет время, вернуться к ним. Ближайшие годы надо просто пережить.

«Самое главное — что ты интересуешься ее жизнью, тем, чем она занимается», — сказал Гейр однажды.

Эти слова сделали дальнейшее обсуждение невозможным, после них я не могла признаться, что школьные занятия Майкен, подруги, футбол и прочие вещи, которыми на протяжении многих лет заполнена ее жизнь, меня не особо интересуют. Да и она не стремилась делиться со мной. Чем была наполнена моя жизнь, чем занималась я — ее это нисколечко не интересовало, зато как только я проявляла к чему-то повышенный интерес, тут же разгорался скандал. Майкен говорила: «Ты больная, что ли? Почему ты не в состоянии быть нормальной матерью? Ну пожалуйста!» Недоверие, попытки заставить меня почувствовать себя сумасшедшей, вышедшей за границы разумного, потерявшей контроль.

«Пожалуйста, мама, плиз! Это неправильно!» — и характерное покачивание головой. Завидное самообладание, прямо как у взрослой.