Всё, что имели...

С Тимофеевой она познакомилась в конце зимы на рынке. Та работала санитаркой в городской больнице, и оказалось, что ее немудреная должность — сущий клад! Известно, каким было питание в больнице, а людям для поправки здоровья не только лекарства (и это добро Степанида иногда привозила), но и жиры да белки нужны. Если человек болен, то родственники для него ничего не жалеют, вот Серафима за хорошие деньги и снабжала их продуктами, не говоря, откуда у нее сало, например, или масло… Степанида радовалась: все, что продать положено, продается и не надо на рынке торчать, где всяк тебя может увидеть. Серафима-солдатка умела держать язык за зубами, была женщиной сговорчивой, понятливой, а если кое-что из продуктов для себя припрятывала, кое-какие вырученные деньжата утаивала, то, зная или догадываясь об этом, Степанида не осуждала и не сердилась на выгодную помощницу. Она-то сама не рублики, а сотни прикарманивала, и Терентий Силыч тоже не осуждал и не сердился, он любил поговаривать: идет война народная, а мы с тобой, Степа, люди мирные, цивильные, по миллиончику в загашник положим — и шито-крыто… У Степаниды прямо дух захватывало от подобных слов.

В госпитале Петр Статкевич узнал, что ему присвоено звание старшего лейтенанта и там же ему вручили орден Красной Звезды, и вот сейчас дядя Никифор потребовал, чтобы он сидел за столом в шерстяной командирской гимнастерке, которую достал из вещевого мешка, и чтобы на ней были «кубики», орден и две медали «За отвагу».

— Пусть все видят, какой ты заслуженный!

— Заслуженного турнули на полгода в отпуск, — грустно сказал Петр.

— По ранению, а значит, законно. Все у тебя, Петя, по закону. Давай одевайся, гости скоро придут — торопил Никифор Сергеевич, желавший раньше других увидеть племянника в полной форме, при всех знаках отличия. А что костыли — это ничего, костыли временно, окрепнет нога и можно забросить их.

Пришла Мария Тюрина с кастрюлей в руках.

— Ну как, хозяин, управился? — обратилась она к Макрушину. — Куда поставить? Картошки я сварила. Завернуть бы, пока горячая. — Она сама сняла с гвоздя фуфайку, укутала кастрюлю.

— Да что ты, Маруся, — проворчал Никифор Сергеевич.

Не обращая внимания на старика, Мария протянула руку сидевшему на койке Статкевичу.

— С приездом. С благополучным возвращеньицем. Радость-то какая дяде.

— Как там Григорий? Пришел с работы? — спросил Макрушин.

— Бреется. Пойду потороплю.

Вошел Грошев, проговорил:

— Тут вот Степанида кой-чего прислала.

— Да что вы, право, — рассердился Макрушин. — Аль у нас нечего на стол поставить? Петя вон сухой паек привез.

Как и Мария, Грошев не обратил внимания на слова Никифора Сергеевича, подсел к Статкевичу.

— Ну, здравствуй, Петя.

— Здравствуйте, Савелий Михеевич.

— Вон каким ты стал… А я-то знал тебя мальчонкой. Помнишь? Приезжал в гости.

— А как же, помню.

— Отвоевался, Петя, или как? — поинтересовался Грошев.

— На службе еще, по ранению отпустили, — вместо племянника ответил Макрушин.

А в это время Зоя и Ольга ожидали в своей комнате Фросю, чтобы вместе пойти к Никифору Сергеевичу.

— Я так и думала, что не придет она, — сказала Ольга.

Зоя возразила:

— Придет. Обещала.

— Фросю можно понять. Посмотрит на тебя, на Петю — и каково будет ее сердцу?

— Не согласна я с тобой. Ты вон тоже переживаешь, беспокоишься о муже.

— Переживаю. Мой-то написал: так, мол, и так, адреса у меня пока не будет, жди, когда пришлю. Я и жду. А Фросе ждать уже нечего… так вот и получается: у одних есть надежда, у других нет, у одних радость, у других горе.

Ольга, как думала Зоя, и говорила, и все делала правильно. Она сказала про горе и радость — и не возразишь, потому что у нее, Зои, такое настроение, что лучшего никогда и не было. Никогда!

— Идем, — позвала Ольга.

Когда Зоя вновь увидела Петю, она от удивления даже позабыла поздороваться с гостями. Прошлой ночью и на станции, и по дороге он показался ей очень больным и грустным, а сейчас ну совсем другой — веселый и красивый, и гимнастерка на нем новая, а на гимнастерке орден и две медали, о которых она и не знала. Тогда на скамейке она видела его в госпитальном халате, о наградах разговора не было, да и в письмах не писал он об этом, умолчал о том, что стал старшим лейтенантом.

За столом Зоя сидела рядом с Петей, слушала его разговор с Еремеем Петровичем, который все интересовался, каково живется минометчикам на фронте.

Никифор Сергеевич налил водку в стаканы, и Ольга тут же взяла Зоин стакан, отлила из него Грошеву и Мальцеву, оставив ей лишь на донышке.

— Ну, спасибо, что пришли, гостечки дорогие. Выпьем за нашего фронтовика! — предложил Макрушин.

Все потянулись чокаться с Петей, и Зоя тоже протянула ему свой стакан.

Петя улыбнулся ей, тихонько сказал:

— За встречу, Зойчонок.

— Закусывайте, дорогие гостечки, не стесняйтесь! — сказал Никифор Сергеевич.

Зоя оглянула стол и подумала, что столько еды на столах бывало только до войны.