Всё, что имели...

Совсем по-девичьи вертясь перед зеркалом, она любовалась собой. В другое время, когда здесь же рядом стояла Макаровна, Степанида вела себя по-другому: лишь только мельком да украдкой заглядывала в это большое зеркало, чтоб хозяйка, чего доброго, не подумала о ней плохо, а сейчас постороннего глаза не было, значит, некого стесняться! Она радовалась молодости своей, силе… Да какой дурак придумал, что бабий век — сорок лет! Ничего подобного! Она и в этот век чувствовала себя такой же по-юному озорной, как в ту благодатную пору, когда от молчуна Савелия Грошева невест отваживала. И отвадила, всех как есть отвадила!

Оторвавшись от зеркала, Степанида на цыпочках подошла к двери, прислушалась — тихо, спит еще Терентий Силыч… От ее толчка дверь сердито заскрипела, отворилась.

— Ты, Степа? — послышался голос.

— Я, Терешенька, — Степанида бросилась к нему, села на кровать, прижалась щекой к его теплой колючей щеке. — Я, Терешенька, — шепотом повторила она. — Здравствуй, заждался?

Смеясь, он обнял ее, проговорил:

— Люди не верят в чудеса, а чудеса есть… Я только что видел тебя во сне, а ты здесь? Ну, не чудо ли?

— Ой, погоди, Тереша, я платье сниму, чтоб не помялось…

Потом у них был поздний завтрак, и Степанида теперь не удивлялась обильному столу, она ласково и признательно поглядывала на Терентия Силыча, благодаря которому у нее и дома достаток, и у дочери есть что на зубок положить. Арина, глупышка, всякий раз изумленно допытывалась: откуда то, откуда это… А что ответишь ей? Привирать доводилось, говоря, что отца-оружейника снабжают по высокой норме, что сама она день-деньской сидит за швейной машиной, прирабатывает, а значит, имеет возможность кое-что купить на рынке, пусть и втридорога…

— Вот о чем я давно хотел поговорить с тобой, Степа. С вашего завода, наверное, нетрудно вынести по частям пистолет? За эту штучку можно зашибить приличные деньги, — сказал Терентий.

Степанида нахмурилась, испуганно прошептала:

— Нет, нет, все, что угодно, Тереша, только не это. Все, что угодно, говорю, только завод не трогай.

— Испугалась? Я пошутил, чудачка ты этакая, — с притворным смехом говорил он, и в его голосе, в его смехе слышалось: «Ты все для меня сделаешь, не сегодня, так завтра».

— Ты больше так не шути.

Он поднял руки вверх.

— Сдаюсь, не буду! — ив следующее мгновение обнял ее. — Нынче поедем с тобой в Уральск и кучу денег привезем оттуда.

На это она была согласна.

В этот же день, войдя к себе в конторку, Ладченко увидел Зою Сосновскую, увлеченную сотворением какого-то красочного плаката, поинтересовался:

— Ты что это цветочки рисуешь?

— Выполняю ваш приказ, Николай Иванович, — живо отозвалась она. — У Виктора Долгих день рождения, а вы еще раньше распорядились, чтобы о таких событиях оповещать весь цех.

— Что ж ты раньше молчала! — воскликнул он. — Послушай, Зоя, а чем бы нам отметить это знаменательное событие в жизни прилежного парня?

— Сейчас повешу плакат. Есть поздравительная телефонограмма заводского комитета комсомола. Я позвонила Храмовой, и она сквозь зубы продиктовала текст. В перерыве на обед вы от имени партбюро, цехкома, комсомольского бюро поздравите Виктора. Я уже все продумала.

— Все это хорошо, Зоя, это мы сделаем, а нельзя ли придумать что-нибудь поматериальней. Как ты посмотришь, если мы премируем именинника талоном на стахановский обед?

Зоя грустно возразила:

— Вы же знаете его производственные показатели…

— Не будем формалистами! Напиши в плакате: премируется талоном. Никто из наших не возразит.

Все получилось, как и задумала Зоя Сосновская: начальник цеха поздравил парня, зачитал телефонограмму, под аплодисменты вручил ему талон на стахановский обед.

Виктор Долгих был смущен и растроган. Он с трепетным нетерпением ожидал этого дня, и, кажется, только один Борис Дворников знал причину его нетерпения. Тайком ребята уже ходили в горвоенкомат с просьбой отправить их добровольцами на фронт, но с ними даже разговаривать не стали, грубо отмахнулись: пока не исполнилось восемнадцать лет, и речи быть не может о призыве в армию, и нечего зря обивать пороги.

Сегодня по дороге в столовую Виктор Долгих надеялся и радовался:

— Теперь все, теперь не откажут, по-другому заговорят в военкомате!

— Да, теперь закон и право на твоей стороне, — завистливо соглашался Борис Дворников, горько сожалея, что самому ждать до восемнадцати еще долго, аж до самой поздней осени.

Придя вечером с работы, Зоя увидела на столе отрез цветастого ситца.

— Откуда такая прелесть? — спросила она.

— Ольге по талону выдали, — ответила Фрося Грицай.

«Ольге нужно, у нее дети, вот и отошлет им», — подумала Зоя.

— Ну-ка, Зоя, раздевайся, — попросила Ольга.

— Да я и так раздетая…

— Совсем раздевайся. Мерку снимать будем.

— Какую мерку? Зачем? — удивилась Зоя.

— Платье пошьем тебе, вот зачем. В обнове будешь встречать своего лейтенанта! — ответила Ольга.

Позванивая ножницами, Фрося Грицай грустно сказала:

— Ох, ты-то своего встретишь, порадуешься…

— Не нужно мне платье, — запротестовала Зоя. — Ты, Ольга, отошли материю в деревню ребятишкам.