Всячина

А дома у них в детстве собаки не было, потому что — кто же держит собаку в квартире? В квартире собаке плохо, тошно, скучно. Ей простор нужен, воздух, зелень, запахи…

И когда Петр Петрович стал уже взрослым, и уже жил в своей собственной квартире, у него тоже не было собаки. Отец, помнится, все мечтал: когда на пенсию выйду, дога заведу. Королевского. Любил он больших собак. Петр Петрович тоже больше любил больших. Маленькие — они больно нервные. У них все реакции ускоренные. Все — как на электрическом токе. Чуть резкое движение, звук — тут же реагируют. А большие — они как люди. Когда человек большой, он тоже такой — размеренный, добродушный, неразговорчивый.

Кошек Петр Петрович тоже очень уважал. В детстве всякие книжки читал — и про настоящих тигров и гепардов всяких, и про фантастических боевых котов. А кошки любили Петра Петровича. Когда он приезжал к кому-нибудь в гости, и если там вдруг была кошка, либо кот… ну, в принципе-то, все равно. И то и это — кошки. Так по науке. Как собаки — все собаки. Хотя, некоторые суки, а некоторые, наоборот, кобели. Или псы. Вот и кошки… Когда Петр Петрович присаживался на кухне или на диване в «большой комнате» в гостях, кошки тут же прыгали на его колени и начинали урчать. Их надо было за это гладить, и Петр Петрович гладил. Ему нравились кошки и наощупь, и на звук.

Да ему все животные нравились.

Когда он ушел на пенсию, первым делом сказал всем, чтобы не вздумали покупать ему животинку какую. Ни в коем случае, сказал. Обидится на всю оставшуюся жизнь.

Ну, про собак все поняли. Действительно, как с собакой в квартире. Да еще ее же водить надо на улицу. И поводок надо. И намордник. В общем, сплошные расходы.

— Так ты кошечку себе заведи, — говорили друзья. — Или кота. Хорошего такого серого угрюмого кота. Будете с ним разговаривать, общаться. Будет тебя по ночам греть. Опять же — от головной боли, говорят, помогает.

Как вот им объяснить простую вещь: нельзя ему кошку. И собаку тоже нельзя. Потому что кошка при уходе хорошем может и двадцать лет прожить. Он видел, как такая ходила у друзей. Уже слепая на оба глаза, уже плохо слышащая, но ориентирующаяся по запаху, чистоплотная и всеми любимая. Так вот — двадцать лет. А проживет ли сам Петр Петрович столько? А? Вот, то-то. И не говорите, что он еще — ого-го, и сто лет для него не предел. Предел есть всему. Вот он умрет. Да, умрет, и ничего в этом странного или страшного. А что будет с привыкшей к нему, приросшей к человеку животинкой? Вот как теперь жить кошке или собаке, привыкшей за свою короткую жизнь к нему? К его голосу, его запаху. К привычкам его привыкшие. Нет. Нельзя над животными так измываться. Так что пусть уж лучше он поживет один. Сколько там ему еще осталось…

…

Старый Васька с рваным правым ухом и шрамом над правой же бровью, из-за чего казалось людям, что он им подмигивает, жил в подвале старого барака за гаражами. В том бараке сначала были жилые комнаты, а потом одно время был пункт приема металлолома, куда местный народ тащил старые мясорубки, а некоторые, вечером приходящие, попозже — мотки кабеля и металлические оградки.

Питаться Васька ходил на помойку, с которой гонял всякую нездешнюю кошачью мелочь. Потом-то пусть подходят, ему не жалко, но первый — он. Право такое он выбил себе когтями и клыками. А еще громким голосом. Кошки ведь не дерутся насмерть за свои охотничьи угодья. Ну, даст пару раз по наглой морде. Куснет за уши. Главное — это правильный боевой крик и напор. Кто наглее, кто крупнее, кто крикливее — тот вышибает более слабого. И становится главным над помойкой на какое-то время.

— Ты, Василий, котище сильный и умный, — мурлыкали по весне кошки из соседних домов, от каждой из которых у него были не только дети, но и внуки. — Так надо бы тебе просто в доме жить. Там и драться не надо будет ни с кем. И корм в домах хороший. Тебя будет любить человек. Он будет тебя гладить и чесать. А обязанности твои будут совсем простые: мурлыкать громко, да еще снимать головную боль, если совсем припечет. Ну, поиграться придется иногда — люди это любят.