Всячина

А сегодня утром он никуда не побежал. И на работу сегодня не пошел. Потому что, проснувшись, увидел на кухонном белом столе, прямо посередине, неизвестно откуда появившуюся яркую черную открытку с красными буквами, с подписями, с печатями и с номером телефона. Красивым шрифтом, отчетливо и ясно, на открытке было написано, что в связи с тем, что он, Иван, то есть, такой хороший, что все выполняет, что все правила и все как положено, и работа вот у него, и родителям помогает, и сестре советы дает, и Марии Сергеевне тоже не грубит вовсе, то в связи со всем этим ему дается право на проход вне очереди. А открытка — это пропуск. Надо просто прийти, показать открытку, и сразу пропустят. И не надо стоять, не надо никаких перекличек, не надо на работу теперь уже, потому что — а зачем, собственно, на работу? Ведь если вне очереди, то — все. То есть, совсем — все. Что хочешь, то есть, и без всякого труда.

А что хочешь? В смысле, как идти-то? Открытка есть, костюм ненадеванный — вот он. Галстук, рубашка белая. Все, как положено, как принято. Завидовать все будут, конечно, но тут уж… Заработал вот, заслужил. По-честному, по законному. А если бы все так работали, то всех бы пропустили вне очереди? Дурацкие какие-то мысли. Собираться надо и идти. А все равно как-то страшно. Вроде и закончилась жизнь, что ли… Вот — раз, и все. Закончилась. Ведь теперь не надо ни работать, ни стараться, ни родителям помогать больше не надо — у них, кстати, своя очередь есть.

Телефонный звонок разорвал тишину, заставил вздрогнуть.

— Иван Петрович? — незнакомый голос в трубке гладил бархатом.

— Я.

— Иван Петрович, дорогой. У вас есть то, что нужно мне. Понимаете? Назовите вашу цену.

— Но…

— Иван Петрович, подумайте сами: очередь вы все равно не теряете. Рано или поздно пройдете, достигнете. А деньги — они ведь сейчас и сразу. Вы сможете помочь родителям. Сестре. Сможете перестать работать и занять еще несколько очередей. Сможете, наконец, если вам так вот не терпится, купить себе очередь ближе.

— Я так сразу не могу, — сказал Иван. — Мне бы подумать…

— Очень хорошо! Главное, что вы не отказываете — это хорошо. Вы думайте, думайте. Но помните — я вам первый позвонил! Сейчас к вам сразу набегут разные — вы уж скажите, чтобы со мной решали все вопросы. А хотите, я вам человечка к дверям поставлю? Так и не помешает тогда никто думать. А?

Иван молчал, крутя открытку в руках. Правильно ведь говорит незнакомец. Все правильно. И набегут. И будут предлагать. И еще угрожать будут. Всем хочется. Всем, поголовно — точно. Но ведь это лично ему открытка? Это же он своей жизнью заслужил? Вот тут так и написано в тексте — кому именно и за что. Это ведь не просто так — вне очереди. Это вроде как орден такой даже. Признание такое.

Он еще раз перечитал текст. Перевернул открытку, всмотрелся в знакомый логотип и сияющие красные на черном выпуклые буквы:

«Одна душа — одно желание».

…А очередь еще длинная…

Петрович и Василий

Животные любили Петра Петровича.

Кстати, он и сам себя уже мысленно называл Петром Петровичем, потому что за годы и десятилетия просто въелось — никто ведь на работе иначе и не обращался. А теперь-то, на пенсии, тем более. Не Петя, не Петруша и уж тем более не просто так Петрович, как во дворовых ленивых компаниях. Солидный пенсионер. Умеренно пьющий — исключительно по праздникам. Следящий за здоровьем. Вот, даже этот, как его, который давление меряет… Вот ведь склероз. Надо бы еще и таблеток тех купить, которые для памяти.

Так насчет животных же.

На него, на Петра Петровича, никогда не лаяли собаки. Они вдруг подбегали, если он стоял где-то на автобусной остановке или на перекрестке, ожидая правильного сигнала светофора, прислонялись к нему, махали хвостом, заглядывали снизу в глаза и улыбались во всю пасть. Собаки улыбаются. Они радуются — это сразу видно. И вот такое чудище, чуть не по пояс Петру Петровичу, привалится жарким боком, начнет дышать часто и тревожно, замолотит твердым и тяжелым хвостом по всему вокруг… Хозяин кричит издали, надрывается. К ноге, мол. Фу, назад, ко мне, домой, нельзя — все подряд кричит. И Петру Петровичу кричит, чтобы не дергался и не боялся, потому что они все чувствуют… Сейчас, кричит, подойду и возьму на поводок.

А Петр Петрович и не боялся. Чего их бояться, собак этих? Собака — друг человека. С древности. Вот у бабушки… Он хмыкнул громко, вызвав неопределенную реакцию стоящей рядом старушки. У бабушки… Он сам теперь — дедушка. А вот в детстве, когда на все лето его закидывали к бабушке в деревню, то был там такой специальный охранный пес Мальчик. Вот сколько лет Петра Петровича на лето оставляли у бабушки, так столько лет там на цепи бегал Мальчик. И масть могла смениться, и размеры разные, но всегда — Мальчик. Вот с тем Мальчиком и пообниматься в детстве было весело, и полаять друг на друга, смеясь. И руку ему, Мальчику, в пасть чуть не по локоть…