«Вся жизнь моя — гроза!»

И потакал, и лицемерил,
И льстил бессовестно, и врал!

Он часами слушал неинтересные дядюшкины речи, хвалил шляпки и платья его супруги, дремал в театре, поддакивал важным господам, хотя не был согласен с ними, ходил по церквам, хотя не верил в бога.

Неужели, спрашивал поэт, такая ложь лучше обычной Сашкиной вольности? Всякий раз, когда мы лжём, чтобы выгадать какую-нибудь пользу, угождаем богатому, низко кланяемся знатному, не становятся ли крепче цепи, которыми опутана наша жизнь? И может быть, прав Сашка, желая назло господским приличиям «вверх дном» поставить Москву?

Нам всё равно: хвалы не ищем,
Пусть как угодно говорят!..

Поэма Полежаева, конечно, не была напечатана. Но сотни жадных студенческих рук переписали ее в свои тетрадки. И мало кто из тогдашней молодёжи не прочитал её или хотя бы не слышал о ней. Имена героя поэмы — Сашки Полежаева и её автора — поэта Александра Полежаева сделались всем известны.

«Близ Фонтанки-реки»

В тайных обществах спорили о будущем устройстве России, о том, как лучше и быстрее произвести перемены в жизни страны. В песне, которую любили петь участники тайных обществ, были такие слова:

Ах, лучше смерть, чем жить рабами, —
Вот клятва каждого из нас!

Деятели тайных обществ часто бывали в Москве. Они проводили здесь отпуск, гостили у родни, у друзей. Одни проезжали Москву, следуя из Петербурга на Украину, чтобы познакомить товарищей на юге со своими планами; другие с той же целью ехали с юга на север — и тоже через Москву. Во многих домах, встречаясь с друзьями и знакомыми, участники тайных обществ беседовали о том, что их волновало. Они условились беспощадно порицать в разговорах рабство и палки, Аракчеева, военные поселения, жестокость правителей, лень вельмож. Их слова и суждения быстро расходились среди москвичей.

Горячие и смелые юноши, студенты университета, тоже постоянно говорили о положении дел в России, о необходимости перемен. Они собирались в комнатах для занятий, аудиториях, читали книги по истории, географии, философии, сравнивали жизнь древних народов и других государств с российской жизнью, знакомились с тем, что думали великие учёные о справедливости, равенстве, свободе. И конечно, жарко обсуждали события, которые происходили вокруг.

А вокруг было неспокойно. В разных странах Европы народы поднимались против собственных владык и против чужеземных поработителей. В России то там, то здесь разгорались крестьянские волнения. Очень поразили всех беспорядки в самой столице Российской империи — Санкт-Петербурге.

...Семёновский полк был один из старейших в гвардии. Его основал Пётр Первый. Семёновцы прославили себя во многих сражениях. Пётр Первый приказал им носить красные чулки в память о том, что они стояли по колено в крови, сдерживая натиск врага. Солдаты полка показали умение и отвагу и во время Отечественной войны 1812 года. Они гордились многими боевыми наградами и выше всех наград ценили шрамы от вражеских пуль, штыков и сабель.

Лучшие офицеры полка входили в тайные общества. Они решили не бить солдат. «Мыслимо ли бить героев, отважно и единодушно защищавших Отечество», — говорили они. Семёновский полк был единственный в русской армии, где не держали розог и палок.

Власти были этим недовольны. Брат царя, великий князь Михаил Павлович, возмущался, что семёновские офицеры «своих солдат не бьют». Аракчеев добился назначения командиром полка известного своей жестокостью полковника Шварца и приказал ему «выбить дурь» из семёновцев. В полку, где прежде служил Шварц, осталась после него братская могила засечённых до смерти солдат.

Новый командир сразу же завёл долгие, мучительные учения. Это не были учения, нужные солдатам, чтобы лучше овладеть военным делом, — те, про которые Суворов говорил: «Тяжело в учении, легко в бою». Шварц заставлял солдат часами маршировать по плацу медленным шагом, вытягивая носок, или также часами стоять неподвижно по стойке «смирно». Он заставлял солдат после целого дня парадов, смотров и караулов всю ночь чистить одежду, подгонять каждый ремешок, каждую пуговицу, каждую петлю. Всякого, кто не сумел угодить ему, ждало наказание, а угодить было трудно — иногда солдата били только за то, что невесело смотрел.