Всеволод Бобров

Ворота ленинградцев защищал известный голкипер Леонид Иванов. Он вышел на поле в той — жуткой! — форме, что была в моде перед войной: свитер грубой вязки, трусы ниже колен, кепочка-блин. Смех, да и только! Но играл отлично.

Был у него могучий стимул: уж очень не хотел пропустить гол от Боброва, игравшего за Москву. Он то и дело посматривал в сторону Севы, поднимал вверх кулак с кукишем, который Боброву предназначался. И реплики громкие пускал: “Во, Севка, ты меня достанешь!”

Но за две минуты до конца матча Бобров забивает ему мяч. Иванов катается по земле, стучит по ней кулаком и стонет в отчаянии: “Ох, чёрт, всё-таки он меня достал!” Сыграли, кажется, вничью и почти сразу после финального свистка разразилась могучая гроза. Красивый получился день. Мы поехали провожать ленинградцев на вокзал. Когда поезд отошёл от перрона, я поняла, что это один из самых счастливых дней в Севиной жизни. Без всякого преувеличения».

В ЦДКА Бобров никогда не был капитаном, но являлся лидером неформальным. После игры футболисты любили собираться в питейной «точке» или у Боброва дома. С одной стороны, это было удобно — он долго оставался холостяком, но более важным являлось то, что Всеволод был человеком с открытой душой.

Хозяйствовала тогда много лет жившая в квартире Всеволода старшая сестра Антонина. Баловал сына гостинцами — маринованными грибами и вареньем — отец Михаил Андреевич. Все дары немедленно выставлялись на стол.

Гостеприимство в доме Боброва стало традицией.

Елена Боброва рассказывала: «Гости в нашем доме могли быть в любое время суток. К Севе приходили самые разные люди. Понятие “гость” для него было священным. А зная его удивительную способность располагать к себе, можно представить, сколько их побывало в нашем доме...

Многие приходили к нему со своими болями и проблемами. Не считаясь ни с какой субординацией и табелем о рангах, Всеволод Михайлович открывал любые двери, спорил, убеждал и настаивал. Для своего товарища он мог сделать всё. Но пойти куда-нибудь просить что-нибудь для себя...

Если бы не моё близкое знакомство с председателем Спорткомитета Павловым, мы вряд ли получили бы теперешнюю трёхкомнатную квартиру. Всеволод переезжал-то сюда с неохотой. Ему было вполне достаточно старой, двухкомнатной. Но у нас уже было двое детей. Эту квартиру мы получили тогда, когда Сева был за океаном».

Среди поклонников Всеволода Боброва было много деятелей искусства. Один из них — болельщик ЦДКА поэт Константин Ваншенкин. В его «Воспоминаниях о спорте» есть и такое: «Композитор Ян Френкель почувствовал тягу и симпатии к команде в конце войны, но не только потому, что был солдатом, а благодаря поразительной игре молодого Боброва».

Заядлым футбольным болельщиком был Евгений Евтушенко. И главным его любимцем был Всеволод Бобров. Помимо широко известного стихотворения «Прорыв Боброва» у поэта был целый цикл, названный «Моя футболиада», в котором он неоднократно обращался к имени Боброва.

Об отношении поэта к футболисту многое говорят строки из стихотворения «Мои университеты»:

Я учился прорыву
разбойного русского слова
не у профессоров,
а у взмокшего Севы Боброва.

Есть в цикле и стихотворение «Сева»:

Я твоего посева,
Сева.
Я в мире, как в своём дворе,
и бил я справа,
с центра,
слева,
но не от злости,
не из гнева,
а от любви к самой игре.

Елена Николаевна вспомнила памятный день рождения мужа: «1 декабря 1970 года. Сидим мы дома. На улице стужа. Уже и не надеялись, что кто-то забежит на огонёк. Вдруг — звонок. Точнее, не звонок, а трезвон сумасшедший. Открываю — в дверях Евгений Евтушенко. Все знают его авантажный стиль в одежде. И в ту пору его вкусы были теми же: громадное пальто с широченными отворотами на столь же широченных плечах, на голове огромный лисий треух. Это сейчас подобный “прикид” не редкость, а тогда...

В то время Евгений Александрович пребывал в опале. Во Франции вышла его автобиографическая книга, которая не слишком понравилась цензорам со Старой площади.

У него в такие периоды особый кураж просыпался. Сева с ним был знаком уже несколько лет, любил его и на опальный отсвет внимания не обращал, с удовольствием звал в гости.

А тут без приглашения обошлось. Евтушенко нагрянул сюрпризом. В этом самом, куражном настроении. Господи, сколько же своих стихов он тогда прочитал. И как! Постепенно кухня в маленький зрительный зал превратилась: пришёл Коля Рыбников с женой, старые Севины друзья. Яша Охотников — в своё время он был порученцем у Василия Сталина, затем учился, руководил базой спорттоваров. Так и сидели до глубокой ночи, слушали Евтушенко. А спустя несколько месяцев было опубликовано новое творение Жени — стихотворение о Боброве. То самое, где Сева с “носом, чуть картошкой”[1]...»