Всеволод Бобров

А в 1954 году во время чемпионата мира в Стокгольме Всеволод по просьбе кого-то из друзей купил распашонки для новорождённого. За этим занятием его застал шведский фотокорреспондент, и в одной из газет появился снимок, подпись под которым гласила, что Бобров проявляет заботу о своём первенце...

Жена брата Любовь Гавриловна Дмитриевская рассказывала, что Всеволод из загранпоездок её дочери Лиде (назвали её в честь матери братьев Бобровых), которой он доводился и крёстным, привозил кучу всяких костюмчиков, платьиц, туфелек.

Она вспоминала: «Когда родилась моя дочь — а жили мы тогда в Одинцове, под Москвой, Сева поехал в Елоховскую церковь, договорился со священником, привёз его на своей машине к нам в Одинцово, и тот в нашей церкви крестил мою дочь. А Сева был крёстным отцом. А потом сам же батюшку отвёз на машине домой, и тот уезжал от нас уже очень весёлый...

Сева был верующим человеком. В церковь не ходил, но в существование Бога, в загробную жизнь верил и относился к этому очень серьёзно.

А в жизни земной был оптимистом. Компании очень любил, всегда был весел, остроумен. Но вот в хоровых пениях не участвовал никогда.

Умел пить. Когда он чувствовал, что выпил уже достаточно, на какое-то время питие прекращал — пропускал один-два тоста. А потом снова пил наравне со всеми. Мы в таких случаях говорили, что у Севы открылось второе дыхание».

Бобров тщательно следил за одеждой, старался выглядеть элегантно (и в этом тоже сказывался пример Аркадьева), на его статной фигуре костюм сидел безукоризненно. А довершала внешний облик во все времена кепка. Он шил их на заказ у старого мастера в Столешниковом переулке. Только в сильные морозы надевал пыжиковую шапку, других не признавал. С малых лет «бобровская» кепка заказывалась и сыну Мише.

Ради друзей Всеволод был готов на всё. «У меня вообще было такое ощущение, — говорила Елена Боброва, — что Сева просто ждал случая помочь кому-либо. И тут же откликался на просьбу, когда к нему обращались».

Всеволод постоянно заботился о давнем друге и партнёре Владимире Дёмине, который с годами всё больше опускался. К тому же Дёмин заболел туберкулёзом. С помощью Боброва его устроили на лечение в хороший туберкулёзный санаторий, находившийся в подмосковном Пушкине, где лечился в 1920 году отец Всеволода. Но, к сожалению, Дёмин относился к советам врачей беспечно, часто нарушал режим, что привело к летальному исходу.

Если Дёмин был близким другом, то многолетний капитан тбилисского «Динамо» Автандил Гогоберидзе среди таковых не значился. Но когда Гогоберидзе после автокатастрофы оказался прикован к постели и мог общаться с окружающими только взглядом, Всеволод Михайлович в первый же приезд в Тбилиси навестил товарища по спорту.

Когда Гогоберидзе увидел Боброва, из его глаз потекли слёзы. Человек чувствительный, Всеволод Михайлович и сам прослезился. Он обнял несчастного, вытер его слёзы и несколько часов просидел рядом, пытаясь своими рассказами хоть немного отвлечь того от невесёлых мыслей.

Близкий друг Боброва Евгений Казаков рассказывал о тёплых его чувствах к Эдуарду Стрельцову: «У них были какие-то особые отношения. Эдик к Михалычу относился как к отцу, всегда на “вы”, всегда “Всеволод Михайлович”, а Сева к нему — как к сыну: обнимет за плечо, прижмёт к себе, и Эдик понемногу оттаивает. Он в то время особенно нуждался в поддержке — после возвращения из лагеря. И Михалыч ездил его смотреть, когда Эдика ещё и за дубль не ставили — он играл за вторую, за первую клубные команды. И всегда дождётся конца игры, подойдёт к Эдику, поговорит с ним, подбодрит...»

Валентин Бубукин поделился наблюдением: «Я видел, как Всеволод Михайлович не жалел кровные фунты для угощения друзей, у которых и у самих валюта была в кармане. Это впервые я был с ним не то что на одной ноге, но, по крайней мере, не на разных полюсах. В пятьдесят седьмом году меня взяли на усиление ЦДСА в турне по Англии. И в баре за виски постоянно расплачивался Бобров. А я тогда, хоть и был обладателем Кубка, ходил за ним по пятам и хотел быть во всём похожим на него. Он ратиновое пальто купил за пятнадцать фунтов, и я себе такое же. Он присмотрел для Саниной шубу, и я в том же отделе Зое заказал. Кепку шил, как у него».

Не Саниной та шуба предназначалась...

Елене Николаевне запомнился такой случай: «Всеволод Михайлович очень ценил и любил тех, с кем играл. С особым трепетом и нежностью он вспоминал своих ленинградских партнёров, вообще ленинградский период. По-моему, он город на Неве любил больше, чем Москву.

Очень он волновался перед памятной игрой ветеранов Москвы и Ленинграда, которая состоялась, если не ошибаюсь, в 1967 году. Я поехала на стадион вместе с Севой. Был очень жаркий день, трибуны забиты до отказа. Никто не ожидал, что матч футбольных ветеранов вызовет такой громадный интерес, в летний выходной, когда москвичи всему прочему предпочитают дачные огороды.