Всемирный следопыт, 1930 № 10-11

«Не погуби!» — «Ладно, — говорю, — не погублю! Но должен ты теперь на все из моих рук смотреть. Как скажу, Так и делай. Все равно, как если бы ты душу мне продал». Начал тут халтурщик меня просить: «В мир вы сбежать собираетесь, возьмите и меня. Мне теперь здесь не жить. Того и гляди, в Игумнову падь белое золото рыть пошлют!» Пообещал я ему, возьмем-де непременно. А сам думаю: «Была забота! У нас и без тебя навозу много». Ну, а дальше!.. А дальше— все. Больше ничего такого особого не случилось! — с облегчением вздохнул Птуха.

— Ты самого главного-то и не сказал, — обратился к нему Косаговский. — А что же в записке-то было написано? Ты ведь прочитал ее?

— Читать-то читал, да… — почесал Федор в затылке. — Да там такая ересь написана, что мозги потеют.

— Ну, а все-таки?

— Невозможно передать. Не упомнишь!

— Да ты, Федор, с ума сошел! — приподнялся негодующе Косаговский. — Ум пропил?

— От, полюбуйтесь! — развел горестно руки Федор. — И этот тоже кричит: пропил! А для чего я пил, как не для дела. Да не кирпичись ты, Илья Петрович, списал я ту записку, буковка в буковку!

Птуха снял бескозырку, вытащил из-за подкладки сложенную вчетверо бумажку и протянул ее Косаговскому.

— На вот, читай и удивляйся. Прямо ливерная колбаса какая-то!

На полях листа, выдранного из рукописного псалтыря, крупным твердым почерком Птухи было написано:

На рочисе чомяго

Внапта ш нуфцмь сефек.

Пацо шита мефакь

Гкощы шамвашу, шфякъ щеф фужера,

лпири репкош.

3

Косаговский потрепал нервной тонкой рукой золотистую бородку и вдруг улыбнулся.

— Ты читал эту записку? — обратился он к Раттнеру.

— Читал! — безнадежно отмахнулся тот.

— Это — тарабарская грамота!

— Нашел время шутить, — обиделся Раттнер. — Без тебя знаем, что это тарабарская грамота. А как ее на удобочитаемый язык перевести? Вот в чем загадка.

— Не волнуйся, сядь! — улыбнулся Косаговский. — «Тарабарской грамотой» называют шифр, который употребляли русские дипломаты в семнадцатом веке и даже немного раньше[17]).

— И вечно ты стараешься блеснуть своими историческими познаниями. Нам-то легче разве от того, что дипломаты XVII века писали свои депеши на этой тарабарщине? — попрежнему морщился обиженно Раттнер.

А Косаговский улыбался попрежнему..

— Я, как тебе уже известно, родился в кержацкой раскольничьей семье.

— Илюша! — просветлел Раттнер. — Неужели ты знаешь ключ к этой тарабарщине? Неужели ты сможешь дешифрировать эту записку?

— Могу! — сказал уверенно Косаговский. — Суть «тарабарской грамоты» в следующем. Гласные буквы русского алфавита при шифровке остаются неизменными, а согласные употребляются в следующем порядке. Погоди секунду! Надо написать, иначе ты ничего не поймешь.

Он вытащил из кармана записную книжку, почиркал карандашом, и, вырвав исписанный лист, протянул его Раттнеру:

— Вот, смотри!

На листе было написано:

бвгджзклмн

щшчцхфтсрп

— Как видишь, дело очень простое, — продолжал об’яснения Косаговский. — Двадцать согласных букв алфавита пишут в две строки, одна буква под другой, в порядке движения поездов по двуколейной магистрали. А теперь — для шифровки пишут: щ вместо б и наоборот, з вместо ф и наоборот. И так далее!

— А ну-ка, расшифровывай поскорее! — колотился нетерпением Раттнер.

Косаговский снова почиркал в записной книжке и снова протянул другу лист бумаги, на котором теперь была написано:

На могиле горячо.

Шпанка в пузырь лезет

Надо винта резать.

Чтобы Варшаву взять без шухера,

сними ментов.

— Теперь удобочитаемо, — сказал Косаговский, — но пока еще неудобопонимаемо.

— Да-а! — покачал головой Раттнер. — Снова загвоздка! Встречаются отдельные слова «блатной музыки»[18]), которые я понимаю, но общего смысла ухватить не могу. Что, например, значит первая фраза: «На могиле горячо?»

Птуха, от скуки бросавший в озеро камни, «пекший блинчики», вдруг поднял голову и, взглянув на небо, сказал:

— Тайга горит!

Косаговскому припомнилась эта же фраза, сказанная в саду Анфисой, и он невольно улыбнулся воспоминаниям ночи. А до сознания Раттнера слова Птухи дошли не сразу. Он с трудом оторвался от расшифрованной записки Памфила и переспросил:

— Что ты сказал, Федор? Тайга горит? Откуда ты узнал это?

— А взгляните-ка на горизонт, — ответил Птуха. — Дыму-то хоть и не видно, а небо желтое. Это верный признак.

Косаговский и Раттнер подняли глаза на серо-желтое туманное небо, по которому без лучей, без блеска всплывало. багровое тусклое солнце.

— А далеко-о где-то горит! — протянул Птуха.

— Горит? Тайга, говоришь, горит? — прыгнул вдруг к Федору Раттнер, повалил его на песок и начал тузить по бокам: — Тайга… пьянчужка… говоришь… шелопай… горит?

— Товарищ военком, чего ты? — заорал испуганно Птуха. — Ошалел от той тарабарщины? Помочи голову в озере, оттянет! Пусти-и, задушил!

Косаговский бросился на помощь к Птухе. Но Раттнер. уже выпустил его и, сев на песок, засмеялся.