Всемирный следопыт, 1929 № 04

Мы сошли с дороги и напрямки пошли к лесу. Собаки по шею проваливались в рыхлом снегу. У опушки было особенно глубоко. Мы спустили собак, и они тот-час же углубились в молодой лес, с трудом прокладывая себе дорогу. Такая охота требует от собак громадной выносливости и энергии.

Мы с Семен Семенычем уселись друг против друга на пенечках и закурили в ожидании, что какая-либо из собак подаст нам голос. Действительно, минут через пять в молодых дубочках тявкнула Докука. Это означало, что она нашла ночной заячий след. Докука не спеша пошла по следу «в добор»^[18]), изредка подавая голос. Вскоре послышались редкие голоса прочих собак. Вся стая шла за Докукой в добор. Собаки еще не дошли до заячьей лежки, заяц еще не был взбужен; повидимому, он успел изрядно наследить в молодом лесу за долгую морозную ночь.

Вдруг значительно впереди того места, где добирали наши собаки, раздался азартный лай. Какая-то собака подняла с лежки зайца и погнала его. Но это не была наша собака. Голос ее был звонкий, густой и отчаянный. Чувствовалось, что собака гонит с необыкновенным воодушевлением. Некоторые нотки ее голоса звучали прямо-таки захватывающе. Постепенно повышаясь, лай переходил в исступленный торжествующий вопль.

— Музыка, а не гон!.. Но какой чорт тут еще кроме нас охотится? Экая ерунда получается!

Наши гончие подвалили к неизвестной собаке. Вся стая дружно гнала. Кустроватый лес зазвенел от гона. Голос неизвестной собаки выделялся из всей стаи своей силой и красотой. Заяц, повидимому, заворачивал на опушку. Спотыкаясь и обгоняя друг друга, мы поспешили туда и прибыли на опушку в тот самый момент, когда юркий ушастый русачишка выскочил на чистое поле и пулей понесся нам навстречу.

Пиф-паф! — коротко щелкнули в морозном воздухе наши ружья. Зайчишка высоко подпрыгнул и мертвый шлепнулся в снег. Лишь серенькие пушинки его шерсти словно повисли в неподвижном, застывшем воздухе. Мы подошли к русаку. Собачьи голоса приближались. Вскоре вблизи затрещали голые ветки, и на гонном заячьем следу показалась голова неизвестной гончей собаки. Что за дивную музыку издавала эта голова! Собака рвалась изо всех сил. Далеко за нею поспевали наши знаменитые псы.

— Семен Семеныч, смотрите: да ведь это собака Михайлы!..

— Не может быть!

— Факт!

Сомнений не было. Захлебываясь от страсти, извиваясь всем телом, проваливаясь на каждом скачке в глубоком снегу, неслась тощая, как скелет, собака. Вся засыпанная снегом, она словно преобразилась. Глаза ее были на выкате. Она шла в каком-то экстазе.

Повидимому, она вырвалась из рук Михаилы и пошла за нами, не выдержав искушения погонять. Вид наших ружей и собак соблазняюще подействовал на нее.

Увидев убитого русака, собака поняла, что трагедия кончена. Она сразу притихла и остановилась в сгорбленной позе, поджав окровавленную больную лапу. Из кустов появились торжествующие Рыдало и Докука со чадами. Попрыгав вокруг убитого зайца и порадовавшись на своих хозяев, наши собаки принялись знакомиться с пестрой собакой. По очереди обнюхивали ее, приветливо виляли хвостом и, в конце концов, объявили незнакомке, что ничего против нее не имеют. Лишь моя старая Докука, казалось, была не в духе, почувствовав в пестрой собаке соперницу.

Мы с Семен Семенычем смотрели на пеструю собаку и глазам своим не верили. Как могла собака, еле живая на вид, побитая, хромая и изнуренная до последней степени, гонять с таким огненным темпераментом в этих непролазных сугробах?

— И откуда только это в ней берется? Смотреть ведь не на что, чистая собачья смерть! Ну и сердце же у этой пестрой твари!

Тем временем «пестрая тварь» снова скрылась в кустах. Не прошло и трех минут, как она снова заголосила, увлекая за собой наших псов.

Что это был за незабываемый день! Мы гоняли до темноты одного зайца за другим без перерыва. Всем гоном руководила пестрая собака, и ее искусство затмило мастерство Докуки и Рыдалы. Наши гончие словно признали ее превосходство и следовали за ней.

Когда мы гнали последнего зайца, произошло нечто странное: наши собаки гоняли по всему лесу, а голос пестрой гончей вдруг стал раздаваться на одном и том же месте. Когда последний заяц был убит и к нам подошли наши усталые гончие, пестрая собака все еще голосила на том же самом месте, словно она была привязана к дереву. На звук наших рогов собака не явилась. Тогда мы сами пошли на ее голос.

То, что мы с Семен Семенычем увидели, окончательно умилило нас. Пестрая гончая лежала на заячьем следу. Она окончательно выбилась из сил и от слабости не могла встать. Ее побитые окровавленные ноги отказывались служить, но она мысленно все еще продолжала гнать зайца. Тощее тело конвульсивно вздрагивало, глаза блуждали, она отчаянно лаяла, но подняться уже не могла и, казалось, умирала на своем посту.

_{Пестрая собака лежала на заячьем следу…}

— Никак умирает?!.

— Нет… просто отощала. Бессовестный Михайло ее, небось, не кормил.