Всемирный следопыт, 1929 № 04

На суглане в Байкитах был поднят тунгусами также и вопрос об их взаимоотношениях с русским населением. Как я уже отмечал, эти взаимоотношения имеют ненормальный характер. В поисках за белкой русские охотники все глубже и глубже проникают в охотничьи угодья аваньков, заставляя их уходить на север. «Люче хищнически относятся к зверю, не соблюдая сроков охоты, обкрадывают лабазы, таскают добычу из тунгусских ловушек», — так формулировали тунгусы свои обиды на съезде.

Съезд постановил: установить границу между русскими и тунгусскими охотничьими угодьями и просить Туруханский рик об ее охране. Граница установлена по реке Подкаменной Тунгуске. Охрана этой границы, понятно, дело сложное, но все же властям Приангарья следовало бы разъяснить населению, где можно промышлять зверя, а где нельзя. По крайней мере, русские охотники, переходя эту границу, в один голос утверждают, что о запрете для них охоты к северу от Подкаменной Тунгуски им ничего не известно.

Суслов, являющийся председателем Комитета Севера, заинтересовался этим вопросом. Беседуя с тунгусами, он изыскивает способы ограждения их лесов от вторжения русских охотников. Повторяю, в виду огромных пространств и отдаленности от населенных пунктов — дело это трудное, но что-то в этом направлении должно быть сделано.

XXII. В борьбе со снегом и морозами.

Снег с каждым днем увеличивается в вышину, а морозы становятся все более колючими.

До Ановара у нас была надежда, что, может быть, дальше окажется возможным ехать на санях. Каждый год после выпадения снега Госторг высылает отряд рабочих для расчистки тропы между Кежмой и Катангой, чтобы направить сюда обозы с товарами. Но для этого было еще слишком рано. «Топтуны», как называют здесь этих чистильщиков, еще не проходили, и нам приходится прокладывать путь самим.

Ехать на санях целиной через колодник и бурелом — дело довольно трудное, но в Ановаре мы принуждены были взять одни волокуши.

Трудности пути уже заметно сказываются: кое-кто, в том числе и Кулик, не могут ехать в седле. Пока это лишь общее изнурение и легкие обмораживания, но путь еще далек.

Вдобавок — серьезнейший кризис с продуктами.

Гоняться за рябчиками и глухарями по глубокому снегу невозможно, поэтому приходится довольствоваться налимами, которых нам удалось получить во время остановки на Ановаре. На фактории мы не могли сделать никаких запасов, кроме хлеба, но и его много взять было нельзя — лошади и так едва тащат ноги.

Наше спасение — поскорей выбраться на Ангару, и мы не щадим ни собственных сил, ни лошадей. Выступая в темноте, идем до глубокой ночи. Когда приходим на ночлег, не у всех хватает терпения дождаться, пока сварятся налимы, — мороженая рыба рубится топором и поедается сырьем. В другое время мороженый налим показался бы, пожалуй, и вкусным, но всякое блюдо опротивит, когда его ешь изо дня в день.

Но мы еще туда-сюда, главное — лошади.

Зимой в тайге кормить их нечем. И когда на Чадобце из строя выбывают три лошади, наше положение становится критическим. До ближайшего жилья поселка Мозгового — 80 километров; у лошадей — ни кило овса, у нас — один мороженый налим, банка консервов и несколько горстей крошек от сушек.

Комсомолец предлагает произвести переворот — свергнуть заведующего хозяйством Вологжина, так как он является виновником нашего бедственного положения. Да и кроме того, по подсчетам Мити, у нас должна быть не одна банка консервов, а две. Где же вторая?

— Ты забыл, — говорит ему на это Вологжин, — эта банка была у тебя в кармане, когда ты путешествовал на Катанге за рябчиками. Вероятно, у тебя вытащил ее медведь, с которым ты повстречался по дороге.

Но, шутки шутками, а нам надо что-то предпринять. Лошади не вывезут нас из тайги. Собираем совет.

— Отправиться двоим или троим на лучших лошадях вперед и, добравшись до поселка, выслать остальным свежих лошадей, — таково решение.

Едем трое: Сытин, Вологжин и я. Покидая тепло охотничьего зимовья, смотрю на часы: три часа ночи. До рассвета далеко, но медлить нельзя. С вечера бушевала свирепая пурга, но когда влезаем в седла — вокруг тихо, небо чистое. Дрожат и сверкают крупные звезды. Опоясанная зеленовато-розовым кругом луна льет на тайгу потоки света, но внизу, под пологом снежной кухты темно.

Мертво, пусто, безмолвно… Медленно уходят назад тайга, гари, мочежины. Несколько раз сбиваемся с тропы, о присутствии которой под толщой снега приходится лишь догадываться. Лицо колет миллионами острых игл; немеют руки и ноги. А итти пешком — небесный песок выше колен.

Вот на востоке бледнеет небо. Один за другим исчезают небесные светляки. День занимается ослепительно яркий, — больно глазам от искрящегося снега. Но с дневным светом не оживает тайга. Все притаилось, спасаясь от холода, — в ветвях, в снегу, под корягами, колодами. Вот фыркает над головой пестрый рябчик, за ним — другой, но холод побеждает страх. Усевшись на соседнем дереве, они сжимаются в комочки и не обращают на нас внимания.