Всемирный следопыт, 1929 № 04

Пешком много не пройдешь по рыхлому снегу, а влезешь на коня, мерзнут ноги и руки. Время проходит в своеобразной вольтижировке: мы то садимся на коня, то спрыгиваем с седла. Двигаясь гуськом, мы не можем разговаривать друг с другом и поневоле должны ограничить свои интересы теми ожесточенными свалками, которые время от времени устраивают между собой наши собаки. К ним присоединились три пса с Великого Болота.

Вопреки ожиданиям комсомольца, Серко ничуть не исправился. Несмотря на свой большой рост и острые клыки, он не принимает участия в свалках, так как все его помыслы сосредоточены лишь на том, чтобы стащить что-нибудь. Это, однако, не огорчает его хозяина: он заливается хохотом, когда псу удается привести в исполнение свои гнусные замыслы.

Вот и красавица Макитта. Теперь не слышно ее торопливого рокота. Скованная льдом и прикрытая белой шубкой, она угомонилась надолго. Копыта лошадей попирают ее твердую грудь, переходя на другой берег.

Ночуем «под сентухом», как говорят ангарцы, то-есть под открытым небом. Тайга стынет в холодной неподвижности, изредка грохоча морозными выстрелами. Жмемся к костру, но около огня надо вертеться волчком: отогреешь руки и ноги— коченеет спина, согреешь спину — деревенеют ноги.

— Вот тут и вспомнишь мою избушку, — говорит Кулик, растирая озябшие руки. — Не даром я тащил буржуйку на собственном горбу.

«Буржуйка» — железная печь и она имеет сбою историю. Расставшись со своими сотрудниками в августе истекшего года на фактории, Кулик отправился в тайгу. Он захватил с собой железную печь с трубами, а также несколько листов оконного стекла для окна в зимовье. Стекло нес Кулик, а печку — Китьян. На третий день пути Китьян заболел, и Кулику пришлось взвалить на плечи также и печку. Груз не столько был тяжел, сколько неудобен, но ученый тащил его безропотно. Оберегая стекло от малейших ударов, Кулик донес бы его в целости, если бы в это дело не вмешался неуклюжий таежный «хозяин».

Предоставляю слово Кулику:

«На ночь мы остановились на берегу Хушмо. С едой у нас было слабо, а потому попив чайку, поскорей завалились спать так как во сне не чувствуешь голода. Буржуйку я поставил вблизи под деревом сверху водворил трубы, а сбоку прислонил завернутое в бумагу стекло. Сквозь сон вдруг слышу какую-то возню, гремит кто-то железом. А ночь была лунная, хоть книгу читай. Смотрю под дерево, где стояла печка, — батюшки мои — медведь пришел, блины собирается печь. Ну, думаю, сейчас я тебя угощу горяченьким! Только потянулся за ружьем— вдруг под деревом грохот, треск, рев… Печка — в одну сторону, зверь — в другую. Задев печь, он свалил себе на голову трубы и так испугался, что без оглядки бросился наутек. Подошел я к месту происшествия, да так и ахнул: буржуйке, понятно, ничего не сделалось, но стекла были разбиты вдребезги…»

_{Задев печь медведь свалил себе на голову трубы и так испугался, что без оглядки пустился наутек..}

Вспоминая эту историю, мы устраиваемся на ночлег по таежному способу: раскидываем головешки костра и на горячую золу кладем настил из еловых ветвей, на котором расстилаем спальные мешки. Прогретая земля долго сохраняет тепло. Рядом со мной устраивается Кулик.

— Леонид Алексеевич, — обращаюсь я к нему, — гора, у подножья которой мы сейчас лежим, кажется, еще не имеет названия?

— Совершенно верно. Это последняя возвышенность в цепи гор, которые мы назвали Ожерельем Макитты.

— Следовало бы этой горе дать отдельное название. На пути в Страну Мертвого Леса она является первым ориентировочным пунктом со стороны Катанги.

— Как же мы ее назовем? Придумайте.

— Например, «Горой Следопыта». Что вы на это скажете?

— Великолепно! Это название подходит к ней как нельзя лучше.

Общее собрание утверждает мое предложение. На следующий день я делаю топором на толстых лиственницах два гладких затеса и химическим карандашом вывожу надписи.

На одном:

Всемирный Следопыт

19 октября 1928 года

На другом:

Гора Следопыта

_{Я делаю топором на лиственницах два затеса и карандашом вывожу надписи…}

Макитта треском лопающегося льда салютует таежным октябринам, а нареченная озаряется светлой улыбкой: луч утреннего солнца падает на снежную вершину, и она загорается ярким алмазным сиянием.

Покидая ночлег, я несколько раз оборачиваюсь назад. Гора Следопыта гордо поднимает свою голову над таежным простором. Наконец, исчезая из глаз, она сливается с туманной далью.

XXI. Месть Огды.

Тунгусы никогда не называют друг друга по имени, заменяя его словом «бае», что соответствует у нас обращению «товарищ». Назвать тунгуса в глаза его настоящим именем — значит нанести обиду.

Такую оплошность я сделал, разговаривая с тунгусом Лючетканом. Когда я назвал его тунгусским именем, Лючеткан ткнул себя в грудь и, нахмурившись, строго сказал:

— Мой звать Илья Потапыч… Илья Потапыч Петров — вот…