Всемирный следопыт, 1928 № 12

Тромсе— не чета Гаммерфесту. По норвежским понятиям — это большой порт. Здесь 12 000 жителей. Такси то-и-дело мелькают по улицам, сверкающим большими витринами многочисленных магазинов. Десятки рыболовных судов приютились у длинных амбаров Рыбной пристани. Кажется, широкий утюг «Красина» должен занять половину бухты, и ему негде будет развернуться, тем более, что грязно-серая масса французского крейсера «Страсбург» уже заняла изрядный кусок пространства.

Не успевает отгрохотать якорная цепь «Красина», как к нашему борту уже пришвартовываются моторные баржи с углем и пресной водой. Работа кипит.

Весь расцвеченный яркими флажками, мимо нас пробегает небольшой пароходик «Москен»[6]). Крики «ура» и взрывы ракет приветствуют «Красина». Это— экскурсионный пароход, на котором норвежские журналисты в тысячный раз объезжают свои фиорды, набираясь впечатлений для бесчисленных очерков в своих бесчисленных газетах.

_{Крики «ура» приветствуют «Красина»…}

Тромсе со своими 12 000 жителей имеет три газеты. И в каждой из них кипит работа. Глядя на сидящего за огромным бюро в одной жилетке потного редактора, можно подумать, что он выпускает в свет, по крайней мере, юбилейный номер «Таймса»…

В два часа ночи мы покидаем уютные стены «Гранд-Отеля», где отдыхали за хорошим ужином от надоевшей консервной харчевки. В крошечном зале «Гранд-Отеля» я с интересом выслушал от Ван-Донгена повторение истории, рассказанной Сора. В Тромсе Ван-Донген — проездом в Голландию, куда отправляется на побывку к родным.

У мшистых камней старинной набережной нас ждет мотор, принадлежащий гостинице. Молодой портье, который час назад деятельно распоряжался в гостинице, теперь выполняет роль рулевого. На голове у него фуражка клубмена, пышный галстук повязан у белоснежного воротничка. С сознанием своего достоинства он стоит у рулевого колеса. А впереди — некий джентльмен в длиннополом сюртуке и блестящем котелке занимается тем, что наливает бензин в бак мотора из большого красного бидона. Он делает это так аккуратно, словно в бидоне не бензин, а драгоценное вино. Да. и сам бидон вовсе непохож на вместилище горючего для мотора — так он сверкает свежей краской. Через пятнадцать минут мы — на борту «Красина», куда попадаем в момент поднятия якоря. Дальше— на юг!

XXV. Прощание с Севером.

Путь к Ставангеру лежит открытым океаном. Атлантика на этот раз встречает нас при выходе из фиордов не так приветливо, как на пути к северу. Хотя и не видно больших волн, но «Красина» сразу начинает кренить на 25°. Разгуливая по мостику, я в одну сторону взбираюсь, как на альпийскую кручу, а в другую — стремительно качусь вниз. В нашем лазарете размеренно, как секундная стрелка, звякают склянки, болтаясь в гнездах. Наконец, при крене, превосшедшем расчеты человека, приготовлявшего гнезда, склянки выскакивают из них и, описывая дугу, падают на пол. В кают-компании уже валяется куча тарелок, перемешанных с коробками папирос, остатками масла и колбасы.

_{Разгуливая по мостику, я в одну сторону взбираюсь, как на альпийскую кручу, а в другую — стремительно качусь вниз…}

Так продолжается сутки. Сильно клонит ко сну.

Наконец мы снова входим в фиорды. Скоро — Ставангер, место отдыха «Красина», где ему предстоит залечивать раны, полученные в боях с северными льдами. 10 августа в лучах яркого заходящего солнца перед нами вырастают знакомые серо-зеленые громады гор, окружающих Бергенфиорд. Где-то высоко со стороны Бергена гудит мотор самолета. Это норвежские летчики приветствуют нас, спускаясь крутым виражем к самому нашему борту. Вздымая пенистые волны, гидросамолет садится в сторонке и начинает кружить по воде. Так провожает он нас, как чайка, колыхаясь на волне, идущей от наших винтов.

Но вот Берген остался позади; исчез и самолет в темнеющей выси. Настоящие сумерки плотной завесой окутывают высокие горы. На склонах ярко загораются электрические огоньки, которых мы не видели уже два месяца. И у нас на борту неожиданно ярко вспыхивают фонари, заливая палубу желтоватым светом. Как отраден этот свет, бессильно пытающийся вырвать корабль из темноты спустившейся ночи, и с каким наслаждением сижу я со штурманом Петровым на погруженном в полную темноту верхнем мостике! Далеко впереди из черной, как чернила, ночи вырастают красные и зеленые огни встречных кораблей. Желтые огоньки расставленных по скалам мигалок сторожко предостерегают нас от грозящей опасности. В эту ночь я почти не ложусь.