Всемирный следопыт, 1927 № 08

Широкая лента реки тускло блестела внизу, отражая, как в зеркале, огоньки небольшой прибрежной деревни. Огней было мало, и они стояли один от другого на большом расстоянии. Скоро и они исчезли, и снова кругом осталась одна чернота глубокого провала. Только по крику петухов и редкому лаю собак можно было судить о том, что иногда там в черноте проплывали под аэростатом а деревни, погруженные в весенний сон, когда каждый крестьянин СССР доглядывает последние зимние сны, перед бессонною, но благодарною летнею страдой…

Но не стало и этих редких звуков, их сменило однообразное, похожее на шум морского прибоя, шуршание леса. Вероятно, ветер внизу был тоже довольно сильным, потому что временами казалось, будто деревья шумят совсем рядом, и высокие нотки свиста в ветвях прорывались в монотонном шуршании.

Становилось зябко. После полуночи снова сырость облаков стала обволакивать все вокруг. Кожа пальто снова сделалась скользкой и змеино поблескивала под лучом фонаря, которым Зыбков освещал иногда приборы. Была его вахта. Свернувшись калачиком на просторной постели из балластных мешков, Сементов спал, и сладкое посапывание товарища еще больше заставляло Зыбкова ежиться от зябкой сырости тумана.

Опять землю стало видно лишь изредка. Аэростат ровно шел на одной высоте, и становилось почти скучно от безделья. Внезапное зарево полыхнуло с земли в прорыв облаков, и невдалеке Зыбков увидел яркие плески огня. Жутью повеяло от этого яркого пожара одинокой лесной деревушки. И точно плачем подтверждая тоску и растерянность горевшей деревни, снизу донеслись частые размеренные удары дребезжащего колокола — набат…

Мысли Зыбкова не сразу освоили картину внизу, а когда он вполне осознал, в чем тут дело, под ним снова была лишь темная муть облаков.

Постепенно густая черная мгла начинала редеть, и сквозь ватную вуаль облаков проступал серый свет. Это еще не было утро, а только та предрассветная мгла, которая предшествует появлению дневного светила. Судя по времени, солнце должно было бы уже появиться из-за горизонта, но Зыбкову его не было видно. Только слабая желтая корона над головою Авроры просвечивала сквозь заволокшие даль низкие облака. Настало время будить Сементова.

_{Части аэростата: А — клапан. Б — разрывное полотнище. В — аппендикс (отросток). Г — сеть. Д — кольцо, Е — корзина. Ж — гайдроп.}

Через пять минут воздухоплаватели поменялись ролями. Сементов, поеживаясь спросонок, смотрел слипавшимися глазами на приборы, а Зыбкое, укрывшись с головой концом упаковочного брезента, лежал на дне корзины.

Время тянулось необычайно медленно. Единственная работа Сементова заключалась сейчас в том, чтобы, следя за показаниями приборов, не дать аэростату набрать слишком большой высоты под влиянием тепла солнечных лучей. Эту работу облегчали облака: лучи солнца доходили до аэростата уже почти совершенно обессиленными от борьбы с их густой завесой.

Изредка снизу доносились звуки просыпавшейся земли: раскатистое «куку-реку» деревенских часов. Но шум ветра в лесу ни на минуту не прекращался. Так прошло довольно много времени. Сементов не будил Зыбкова, и тот спокойно проспал почти до полудня. Как раз к этому времени под влиянием солнца облака стали подниматься и, скопившись густыми кучами над головой, почти совершенно очистили землю. Аэростат непрестанно тянуло кверху, и высотомер показывал уже почти 2000 метров.

Вместе со слабой тенью аэростата бежали по земле и мохнатые тени облаков, принимая временами самые причудливые формы. А там, внизу, шли сплошные леса, в которых темные пятна хвои чередовались с серыми полосами оголенных лиственных деревьев. И там, где было серо, среди голых ветвей можно было ясно различить лужи воды, заливавшей лес целыми озерами…

Земля снова почти совершенно скрылась из глаз за низко бегущими пластами облаков. Ни на минуту аэростат не выходил из окружения тусклой сырости, и все, что было в корзине, кроме резиновых мешков с картами, давно намокло. Кожа пальто сделалась неприятно скользкой и уже не держала воды — подкладка начинала промокать.

Аэростат начинал тяжелеть от пропитывавшей все снаряжение воды — и, время от времени, приходилось травить балласт. Если пойдет так дальше, то о рекорде не придется и думать.

Уже смеркалось. Было около восьми часов вечера, когда в прорывах начавших быстро редеть облаков воздухоплаватели увидели под собою сплошные массивы хвойного леса. Ничего, кроме темно-зеленой, почти черной массы деревьев, не было видно, насколько хватал глаз. В растопыренные окуляры бинокля упорно ползли волнующиеся под напором сильного ветра зеленые волны леса. Зыбков, неотрывно наблюдавший за горизонтом, уныло опустил бинокль — не на что было смотреть.

Время томительно бежало в молчаливом созерцании размеренного хода приборов. Усиливавшийся временами шум в лесу говорил о том, что ветер делается все более порывистым.

Первым заговорил Сементов: