Всемирный следопыт, 1927 № 08

Вильнув, «Пантера» ложится на курс и, рассекая бесшумно немую глубину, час за часом идет под водой. Мимо иллюминаторов рубки, быстро кружась, бегут стайками пузырьки. Здесь, под водой, тихо, как в могиле. Наверху воет ветер, волны, вздымаясь, затевают драку, ревут, сталкиваются, разлетаются в брызгах и снова растут.

Виновато улыбаясь бледными лицами, пряча глаза, команда вытирает испачканные части. Старый электрик Захарыч, сидя на своем неизменном стуле, подсмеивается:

— Ништо, голубки! Впервой всегда так — а то и до желчи, до крови и командировок в царство немецкое. Ништо, пообтерпитесь — сами смеяться будете!

Авдон недоуменно бродит по палубе — ему разрешено это.

В лодке, где каждый килограмм может урвать равновесие — хождение запрещено. Котенок жалобно мяучит. Ему непонятно — отчего так строги лица и каждая нога отталкивает его. Он трется о ногу Захарыча, но и тот не обращает на него никакого внимания. «Пантера» опять идет на всплытие, и только успела высунуть глазок перископа, как шибанула в него взбешенная волна, крутя белыми своими космами.

Мощным толчком швыряет лодку. Звенит что-то, глухо падает на палубу. Шторм разыгрывается не на шутку, зверея с каждым часом. «Пантера» ныряет и долго бродит в темной и жуткой глубине: ищет грунт. Штурман застыл над картой, поглядывая на глубомер и компас.

— Здесь!..

Вздрагивая, уменьшает ход «Пантера» — идет, медленно увеличивая погружение.

Она нащупывает безопасное и покойное место, где бы могло улечься ее длинное, серое тело.

Мертвая тишина — ни звука, ни вздоха. В носу лодки вахтенный, приложив ухо к стальной стенке, напряженно слушает: не напороться бы на что, не налететь сослепу, — несмотря на то, что черным по белому написано на карте: «грунт — песок».

— 90 фут… 97… 110… 130…

Все тридцать пять человек подводников напряженным ухом ловят малейшие шумы. Вот-вот лодка должна сесть. Последние два фута… один…

— Стоп моторы!

— Есть стоп!

Мягко и тупо толкнуло «Пантеру». Заскрежетал песок под стальным брюхом. Еще толчки, короткие и легкие… Оборвались на жалобном взвизге напевы динамо. Испуганный Авдон трубой поднял хвост. «Пантера» остановилась, неуверенно подымая корму. Когда была принята вода в носовую дифферентную — еще поднялась корма.

Командир Гинс следит за стрелками компаса. Поколебавшись, стрелки остановились, замерли. «Пантера» улеглась в илистую постель дна.

* * *

Бессонными часовыми в ночевке на грунте — двое. Трюмный и штурман. Они сторожат немоту забортную, подозрительные шорохи. Под водой капля падает звонко, гулко — зараз услышишь. Тут уж следи, трюмный! О земле мысли вон, гони дремоту — а то и ту и другую не почувствуешь никогда…

Кок[2]) Навагин чародействует у плиты, мешает огромной своей чумичкой вкусное варево. Аппетитный запах гонит слюну — желудки гудят от этого запаха…

— Команде ужинать!

Кряканье, звон тарелок.

— Эй, братва! Чья миска с ложкой валяются? По уставу — за борт, и никаких кранцев!

— Во-первых, ты под водой: не выкинешь, во-вторых — миска Горчакова, а он на берегу!

Набиты подводницкие жадные утробы до отказу. Команда укладывается спать. Многие забывают, что над ними десятки метров тяжести, что рыбы морские, тычась глупыми своими мордами в стальные борта, изумленно перебирают плавниками.

Сон сильнее всего — где застанет, там и валит благодатная дрема. И намучившись за день, всхлипывают подводники масляными ртами…

Рулевой Парикмахер, весельчак и балагур, зовет Ловейку, длинного, ленивого украинца.

— Эй дылда, слон персидский! Давай сказки рассказывать!

— А мне все едино, сказку, так сказку…

— Ну слушай — да не зевай! Да не волнуйся, а то встанешь во весь рост, лодку головой дурацкой пробьешь — потонем!

— Ладно, ладно, давай сказку!

— Так и быть, расскажу. Другому не стал бы — уважаю тебя…

Парикмахер поудобнее укладывается. Ловейкины ходули на аршин добрый за койку свесились.

— Беспризорное дите! Внимай! Вез я раз по Невскому воз гороха и рассыпал!

— Нну, дела-то плохие!

— Да нет, не плохие!

— А што?

— Да вот што!

— А как?

— Да вот как! Повадилась попова кошка, лазить ко мне в окошко. Весь горох-то у меня и поела!

— Табак дело, Витенька, закуривай!

— Да не табак, теньтелева ты башня и дурак, не закуривай!

— А што?

— Да вот што!

— А как?

— Да вот как! Я кошку-то убил, да шубу себе сшил; а шуба-то вышла лохн-а-атая, лохматая!

— Ну, дык, это ж медведь?!

— Похоронить тебя дылду, да не отпеть! Какой такой медведь? Хошь, про медведя расскажу!

— А ну!..

Ярко горят лампочки — полным накалом. Прикладывает вахтенный ухо к стенке — ни звука, ни шороха. Всхрапывают подводники, переживая во сне вчерашний день и сны желанные. Тикают часы в кают-компании — деловито, по-домашнему. Авдон спит, калачиком свернувшись в ногах Захарыча. Поскрипывает песок под брюхом «Пантеры».

Сказка продолжается:

— У нас медведь в поле прыгает — морковкой питается. Передние лапки маленькие, задние большие, капусту грызет…

— Вот верно скажу: заяц!

— Убирайся спать, мерзавец, — с тобой не сговоришься!