Всемирный следопыт, 1926 № 06

Только цикада звенит, прячась в пыльной листве какого-то кустарника, да по временам откуда-то издали чуть слышно доносится неясный, смутный гул: там, наверху, в горах, есть еще могучий лес, куда пока еще не проник человек. Там ветер колышет верхушки, главы зеленых великанов. И гудит девственный лес.

— Гм! Тут кто-то из них проходил вчера, — бормочет Роллер, разглядывая неясные отпечатки на песках ложа потока и инстинктивно сжимая покрепче ствол карабина. — Оба. Но это было вчера. А сегодня?.. Пройдем еще направо. Так. Теперь все ясно: они оба и сегодня прошли тут, очевидно, спускаясь к затону. И это было совсем недавно. След свеж. Обратно они не проходили. Это верно. Значит, малыши дома и… Полтораста долларов хорошие деньги. Но если пумы застукают меня, когда я буду вытаскивать малышей, то… покорно благодарю! У меня шкура своя, не казенная, а с пумой шутки плохи! Ну, будем надеяться, что все обойдется благополучно!

Роллер продвинулся еще на несколько сажен. И вот он стоял у входа в логовище семьи горных львов.

Оглянувшись вокруг, убедившись, что взрослых зверей поблизости нет, он, согнувшись, нырнул в берлогу и буквально через минуту выбежал оттуда, неся в одной руке карабин, а в другой пестрый ковровый мешок, внутри которого отчаянно барахтались, мяукая слабыми голосами, детеныши пумы.

Не легко дались звереныши в руки человеку: как ни малы были они, все же они кусались, а главное, царапались отчаянно, и правая рука Роллера была до такой степени исцарапана, что по смуглой коже бежали струйки алой крови, и красные капли падали, словно роса, на ложе потока, на камни, на тревожно шепчущиеся о чем-то кусты.

Озираясь вокруг, Роллер сначала шел, потом, выбравшись на более ровное место, почти бежал. И все время он оглядывался, готовясь в случае нужды дать отпор врагу.

А кровь попрежнему алой росою капала из его расцарапанной руки на траву, на камни, на песок. И там, где ложились эти алые капли, к небу поднимался незаметный для человека, но сильный и пряный аромат, запах крови, запах Красной Жизни.

* * *

Мать-пума вернулась первою с утренней охоты. Еще подходя к своему логовищу, она насторожилась. Ее чуткое обоняние сказало ей, что тут, так близко, так страшно близко к месту, где находились ее дети, совсем недавно проходил тот, хозяин Красного Слуги, кричащего, как небо в грозу, сверкающего, как молния.

Вот от раскаленного камня отделяется запах его тела. Должно быть, спускаясь в ложе потока, Двуногий опирался ладонью о горячий камень. А вот след от его ног. А тут измята трава: тут он стоял на коленях и разглядывал что-то.

Что именно? — Следы.

Чьи? — Следы ее самой.

Взревев, пума одним прыжком перелетела ложе потока и вихрем ворвалась в берлогу.

Пусто, все пусто! И тут весь воздух был насыщен внушавшим пуме ужас и отвращение запахом Двуногого. Но тот угол, в котором на подстилке из сухих листьев раньше лежали ее дети, — все что было самого дорогого для нее на свете, — тот угол был пуст. Человек пришел, человек взял ее детей. Человек унес их с собою.

С яростным ревом несчастная мать вылетела из берлоги и помчалась легкими упругими прыжками, словно не касаясь раскаленных камней пушистыми лапами, вперед, вперед.

Порой она останавливалась, приникала к земле, пригибала свою круглую голову и широко раскрытыми ноздрями вдыхала запахи, то, чем дышала в этот знойный полдень мать-земля. И потом, вскочив, испустив короткий, жалобный, хриплый, тоскующий рев, она неслась опять по следам унесшего ее детей человека.

Вперед, все вперед!

И она кричала раздирающим душу голосом. Она звала на помощь себе друга, отца ее украденных детей. Она рыдала…

Теперь она видела Двуногого: тот бежал в расстоянии полукилометра от нее. И ее зоркие материнские глаза видели за его спиною пестрый мешок, и видели в этом мешке что-то живое, барахтавшееся, ворочавшееся беспомощным клубком.

В этот момент на ее жалобные вопли примчался он, пума-самец. Во мгновение ока она сообщила ему все. И он потерял голову! Она уже устала, выбивалась из сил. А он только что позавтракал, был свеж и силен. И раньше, чем она опомнилась, он уже догонял Двуногого.

Но Двуногий обернулся.

Блеснуло что-то. Пророкотало что-то, словно гром, хотя небо было ясно. Запахло противным удушливым едким дымом… Это был запах Красного Слуги.

И когда мать-пума домчалась до того места, где сейчас только готовился к прыжку пума-отец, она увидела его. Она увидела его беспомощно распростертое тело.

А человек был уже далеко…

Мать-пума с полчаса, нет, с час лежала у трупа самца, глядела налитыми кровью глазами на его беспомощно распростертое на окровавленной траве тело и иногда, молча, лизала его шерсть своим шершавым языком, словно целуя его.

Потом… потом она побежала. Сначала назад. Потом в сторону.

И опять она неслась легкими упругими прыжками, словно не касаясь земли стальными лапами. Она делала круг, большой круг. Вот перелесок. Оттуда доносился слабый перезвон колокольца. Пума знала, что это значит: там паслась Рогатая. Там была корова, принадлежавшая человеку.