Всей землей володеть

— Не надо теряться. Обворожи его, очаруй. Бог наделил тебя красотой. Пользуйся ей во благо Церкви. И помни: любой грех искупает преданное служение Господу.

Гертруда усмехнулась. Что же, отец Мартин прав. Она красива, и она влюблена.

Всеволод. Князь Хольти. Немного сухощавое лицо, глаза, большие, как на иконах греческого письма, тонкие брови, как нарисованные, густые ресницы, тёмные волосы. Воистину, он красив. Как бы она хотела стать его женой вместо этой глупой, напыщенной гречанки! Что с того, что Мария дочь ромейского императора?! Подумаешь, птица!

Гертруда презрительно хмыкнула. Пальцем стала теребить свой острый нос.

— У тебя глупая привычка! — проворчал отец Мартин. — Мало того, что твой нос несколько оттеняет твою красоту, так ты ещё, как маленькая, грязная потаскушка, без конца трёшь его. Этим ты можешь испортить впечатление о себе. А вот серьги...

Надевай их чаще, покажи Всеволоду, как ты ценишь его подарок, как он дорог тебе. — Он внезапно взглянул на зарешёченное оконце, за которым угасал день. — Ну, тебе пора, дочь моя. С Богом. Будь осторожна. И помни: на тебя одну надежда всех честных христиан.

Прелат перекрестил свою духовную дщерь. Гертруда поцеловала его сморщенную маленькую руку и, слегка склонив голову, вышла.

Отец Мартин потушил свечи и встал на колени перед распятием.

— Помоги, Господи! — зашептал он в темноту.

Глава 4 ГРАД ПЕРЕЯСЛАВЛЬ

Сразу после похорон отца Всеволод с дружиной и семьёй отбыл в Переяславль. Ехали на конях под завывание свирепого, пронизывающего холодом ветра. Мела метель, и лица вершников[90] становились мокрыми от снега.

Княгиню Марию с маленьким Владимиром везли в крытом возке, боясь застудить. Младенец, облачённый в розовый зипунчик на меху и парчовую шапочку, весело болтал ножками, прижимаясь к матери, а княгиня, не скрывая недовольства (как бы там ни было, а всё-таки не хотелось дочери базилевса покидать Киев), в гневе цыкала на него. Малец, конечно, ничего не понимал и в ответ лишь громко смеялся. Не выдержав, рассерженная Мария надавала ему шлепков. Маленький Владимир захныкал, размазывая ладошками по щекам слёзы. Княжича успокоила мамка-кормилица, протянувшая ему игрушечный деревянный свисток.

Переехав по льду через Днепр, князь и дружина вскоре достигли берега извилистого Трубежа. Всеволод с неослабным вниманием смотрел по сторонам: взору его открывались заснеженные холмы над кручей, тёмные перелески, степные дали за окованной льдом рекой. Вот впереди показался Переяславль, обнесённый высоким земляным валом и мощными дубовыми стенами. При виде княжеской дружины со скрипом открылись обитые медью ворота. Через ров лёг подъёмный деревянный мост.

— Славный город, — пробормотал Всеволод, обернувшись к воеводе Ивану Жирославичу. — Вижу: терема, торжище, стены крепкие.

— То дед твой, князь Владимир Красно Солнышко, стенами сими Переяславль обнёс. Дабы от печенегов борониться, — изрёк в ответ круглолицый, тучный, с широкими, пышными усами и окладистой бородой богатырь — воевода. — А вон там, где Альта-река[91] в Трубеж впадает, — указал он перстом, — пристань-кораблище построить велел. Купцы здесь кажну весну становят, на пути в греки, ладьи чинят. Пошлины немалые в скотницу[92] твою идти будут. А вон церковь Михаила Архангела со крестом златым — то епископ наш Пётр выстроил.

— Епископ Пётр? — переспросил Всеволод.

— Да, княже. Муж вельмп учёный. Особливо в зиждительстве[93] искусен, в Царьграде[94] бывал. А вон наверху другая церковь, каменная, — Воздвижения Креста. Её ещё при деде твоём, князе Владимире, возвели.

За разговорами путники взобрались на гору, на вершине которой широко раскинулся детинец, миновали Епископские ворота и вскоре оказались возле деревянного княжеского дворца.

«Что ж, как будто неплох Переяславль. Город большой, и от стольного недалеко. Только вот одна беда: степь рядом. Придётся об обороне иметь неустанную заботу. Да и на Киев при этом не забывать посматривать»,— думал Всеволод.

Из возка, поддерживаемая слугами, вышла надменная, холодная Мария. Недовольным взором обвела она площадь перед княжьим дворцом.

— И это княжеское жильё! — горько усмехнулась она, указывая на деревянный терем, над крышей которого курились белые дымки из труб топящихся печей. — Воистину, глушь! А вокруг — поля, степи. Нечего сказать, стал ты великим государем, Всеволод! — В голосе княгини слышалась издёвка. — И я, дочь базилевса, должна тут жить?!

Она торопливо засеменила по всходу[95], поднялась по скрипящим, видно, давно не чиненным ступеням; высоко вздёрнув гордую голову, прошла, не глядя на коленопреклонённую челядь, в тёмные сени.

За холодным крытым переходом потянулись просторные палаты в византийском вкусе. Голубая зала, пурпурная, зелёная. Мария брезгливо скривила губки, поморщилась, оглянулась на Всеволода.

— Какое убожество! Да разве можно эти горницы сравнить с Палатием?! Там — золото, красота, свет. Рыцари в доспехах, турниры, веселье. А здесь у тебя... Как в монастыре.