Всего один неверный шаг

И пусть никто его не понял, да и не пытался понять — ни друг, ни жена, ни все те люди, которым всё время приходится что-то объяснять и доказывать, просто потому, что у них такого не было, в их картину мира не вписывается, значит, не может быть ни у кого, плевать — он её обнял.

И это были самые чистые, самые добрые, самые бережные и самые целомудренные объятия, какие только могли быть.

Он так чувствовал, они были, его чувства: глубокая близость, теплота, принятие, поддержка, хотя, по мнению некоторых, не имели права на существование. Да пошли вы все!

— Ты умираешь? — спросил он тихо.

— Помнишь, я сказала, что моя жизнь похожа на плохую выдумку? Дочь неизвестного художника, рано умершая мать, изнасилование, самоубийство отца — уже этого достаточно для дешёвой мелодрамы. Слишком трагично, слишком скверно, слишком пошло даже для выдумки, а уж для жизни и подавно. Но, да, ещё не всё. У меня рак. Меланома, особо агрессивная из-за моих особенностей — избытка жёлтого пигмента феомеланина.

— Сколько? — спросил Наварский. Он знал, что меланома и правда чертовски злокачественная дрянь. — Сколько тебе осталось?

— Полгода по самым оптимистичным прогнозам.

Так вот почему она сказала, что его нет в её будущем. Что она хотела, чтобы это всего лишь продлилось чуть-чуть дольше. Теперь Игорь знал на сколько — всего на полгода.

Почему жила так легко, словно её не касались ни грязь, ни обыденность, ни пошлость во всех её значениях. Человека, что сморит на другую сторону, уже не задевают какие-то несовершенства этой. Почему у неё не было никого — ни близких, ни друзей, ни подруг — она ни к кому не хотела привязываться, а точнее, привязывать к себе — пусть её уход некому будет оплакивать, пусть никто из-за неё не страдает. Но какой бы сильной она ни была, как и всем, ей было одиноко и страшно, и она позволила себе его. Наверное, нечестно и эгоистично, но позволила.

Наверное, если бы они не расстались, она бы сказала ему, что больна.

Но они расстались. И он никогда бы не узнал, ни о её болезни, ни о том, как сильно она страдала, если бы она упала в обморок где-нибудь несколькими шагами дальше — в коридоре, в холле, на улице.

Но до чего же, глядя на эту желтоглазую девушку, не верилось в летальность болезни и неизбежность смерти.

Ведь у неё могла быть впереди целая жизнь, полная больших и маленьких свершений, стихов, мостов и чёртовых голубей, что курлыкали под ногами.

Как же это было несправедливо.

Потом меня любить не надо… Рискните полюбить сейчас… За искренность и разность взглядов, За то, что я живу средь вас…

Потом любить намного проще, Когда уже взойду с травой, Когда забуду шелест рощи И пенье птиц над головой…

Когда несправедливость встретив, Уже ответить не смогу. Я и на том далёком свете В себе ребенка сберегу,

Неприспособленного к миру, В котором правит капитал. Не сотворив себе кумира, И модной куклою не став.

И лишь в любви я вижу смысл… Она, как солнце в небесах. В моей душе цветут ирисы Сквозь капли соли, что в глазах…

Я никого не заставляю Ни понимать меня, ни льстить… Но вот пока ещё живая, Хочу сейчас предупредить:

Потом меня любить не нужно. Принять сейчас – всегда трудней, А также видеть звёзды в лужах И уважать живых людей…*

___

*Ирина Самарина-Лабиринт

Глава 38. Валерия

— Тебе звонил отец? — стояла я в дверях комнаты Вероники, едва сдерживая гнев. — Или это ты ему звонила?

Она встала из-за стола, глядя на меня непонимающе.

— И он мне звонил. И я ему звонила. Он был всю неделю в Москве, и мы перезванивались.

— И ты говоришь мне об этом только сейчас?

— Но ты не спрашивала, мам! Он сказал, если кому-то надо, у него новый номер. Но никому было не надо.

— То есть это я должна была ему звонить?

— Но это же ты на него обиделась, — моргала она испуганно.

— Нет, это он меня обидел! А ты, могла бы и сообщить, что с ним общаешься.

— Но ты же разрешила, — надломился её голос. Глаза покраснели.

— Ты могла бы сказать!

— Мам, — заплакала она, — откуда же я знала.

Дверь соседней комнаты открылась.

— Ты вообще из ума выжила? — обогнула меня Аня, обняла Веронику. — Что ты на неё орёшь? Она-то в чём виновата? Надо тебе — сама бы и звонила! Не плачь, малыш!