Всего лишь пепел

В Воскресенье тридцатого ноября зима, наконец, проявила решительность, поднялась во весь рост, занесла над горизонтом ногу и, перемахнув крохотную Эстонию, шагнула из Финляндии прямо в Большие Росы. Кусты у дороги и не выкошенная в поле трава, схваченные морозом, покрылись белой щетиной. Потом разом побелел воздух — первая небесная армия снежинок, кружась, наступала на окрестные леса, поля и озера…

Василий Петрович, поглядывая в окно, на снегопад, согревал в ладони бокал с коньяком. Это был очень дорогой коньяк — французский «Lheraud» 1957 года. Прислала его несколько месяцев назад мадам Элиза, супруга владельца небольшой торговой сети «Fraud and theft» Аркадия Цодиковича Глинтвейнова, как знак внимания и дополнение к основной благодарности от мужа. Благодарили же они за освобождение из-под стражи их единственного сына, тоже владельца сети, только по распространению наркотиков. Но что там говорить? Каждая бутылка в коллекции Василия Петровича могла бы поведать свою собственную занимательную историю! А ведь в собрании этом числилось немало достойных персонажей, например, «Louis Royer», «Chateau de Beaulon» или «Delamain». Но среди коньяков «Lheraud» от Глинтвейновых был призван царствовать! Ради живущего в нем аромата пряностей и сушеных фруктов, ради бархатистого и округлого его вкуса стоило жить! И огонь в камине, потрескивая, твердил о том же. Василий Петрович слушал и наслаждался. А ведь еще вчера вечером он думал, что жизнь его кончилась…

Все последние ноябрьские дни Василий Петрович провел в городе, буквально каждую минуту ожидая новых неприятностей по службе. Ночевал дома, борясь с чувством глубокого дискомфорта. В субботу вечером он случайно стал свидетелем телефонного разговора сына Юры. Тот увлеченно рассказывал кому-то о некоем необычном человеке.

 — Представляешь, он фундаментный блок поднимает и на плече несет. Да это еще что! Говорят, что он жеребца на плечах переносил. От его крика валятся заборы! Макарий еще и не то может!

«Макарий… Макарий…», — мысленно повторил Василий Петрович. Знакомое имя… Откуда? И тут он вспомнил огромного бородатого деда, про которого рассказывал ему тезка Увин. Но причем тут Юрик? Какая связь у него с этим мужичьем из Больших Рос?

Он заглянул в комнату сына и пальцами правой руки постучал по запястью левой: дескать, заканчивай! Тот скорчил гримасу, но трубку положил.

 — Ты о ком это говорил, о каком Макаре? — спросил он сына, едва себя сдерживая.

 — Пап, да ты его не знаешь, так, один дядька интересный, — попытался уклониться от объяснений сын.

 — Это не тот ли из Больших Рос, с бородой, как болотная тина?

 — Как тебе сказать? — Юрка пожал плечами, но взглянув еще раз на отца, признался: — Да тот, — очень любопытный человек. Он раньше борьбой занимался, в цирке выступал, разгибал там подковы, закручивал на руку стальную арматуру. Потом уверовал и все это бросил.

 — Ага! И начал клоунадой заниматься, бороду до пупа отрастил, как у старика Хоттабыча.

 — Пап, он теперь помогает храмы строить.

 — Лучше бы дороги строил, они вон, какие у нас дрянные. А храмов и так больше нормы стоит. И вообще, что это я должен с тобой объясняться? Я же тебе русским языком говорил: там живут наши враги, они желают нам зла и наша цель — не дать им себя победить.

 — Да ерунда это пап, — волнуясь, Юрка передвигал с места на место по журнальному столику аудио — и видеокассеты, — никому они зла не желают, они просто не умеют это делать, наоборот, только и думают, как кому-нибудь помочь.

 — Они думают о том, как мозги кому-нибудь закомпостировать, особенно пацанам, — Василий Петрович наклонился и сгреб все кассеты в одну кучу, — да и как бы ты успел разобраться в них, ведь человек не книжка с картинками, его с первого раза не поймешь?

 — Так я ж несколько раз к ним ездил, всю неделю, было время разобраться! — с довольным видом выложил Юрка.

Василию Петровичу показалось, что его ударили под дых. «Несколько раз? За моей спиной? Но это же… Предательство! Нет, еще хуже, измена!» — он чувствовал, что сейчас взорвется. И взорвался…

На слова у него не было больше сил, спазм перехватил дыхание, он метался по комнате сына, срывая со стены плакаты и фотографии, — Битлз, Высоцкого, Цоя, Машины времени, — снес на пол книжную полку, обрушил с петель дверь платяного шкафа. Он даже не сразу заметил, что на плечах его повисла жена; не слышал он и истошного ее крика.

 — Вася, Вась, остановись! — молила она. — Вася, перестань!

Он схватил с подоконника вазу — лет пятнадцать назад ему подарили ее на 23 февраля — и уже занес ее над головой, готовясь расшибить об пол. На мгновение застыл… и вдруг опустил руку, поставил вазу на место и вышел из комнаты.

 — Что с тобой случилось? Может быть, скорую вызвать? — заглядывая ему в лицо, семенила следом жена.

 — Меня предали, — его появившийся вновь голос хрипел от напряжения, — и кто? Тот, кому я больше всех доверял — мой сын! И как теперь жить?