Всегда возвращаются птицы

– Думаешь, «слуги народа» сплошь гении и пашут по двадцать четыре часа в сутки? – усмехнулся Андрей. – Страна, конечно, огромная, флагманов как будто не так уж много, и кормушка не резиновая. Но когда в теле заводятся паразиты, они размножаются. Они быстро наглеют и не считают циничными свои тайные пиры на фоне общей бедности. Народ и не подозревает, что тело государства болеет и рушится. Партийный аппарат перестал воплощать идею. Он спекулирует коммунизмом, чтобы люди поднимали трудовую сознательность и сдавали соцобязательства досрочно. Волки сыты, овцы целы, страна растет и развивается, а заодно растут аппетиты волков вместе с ложью о светлом будущем. Ничем, никогда не могут быть оправданы обман и корысть… Кстати, Иза, и мы, культработники, как солдаты идеологического фронта, станем вдалбливать людям эту ложь и раздавать пустые обещания.

– Ты хочешь сказать, что коммунизма… не будет?

– При меркантильной власти он – утопия. – Андрей помолчал. – На воротах Бухенвальда был такой девиз: «Каждому свое». Нацисты взяли его из римского права. Девиз, если вдуматься, универсальный. Кесарю кесарево… Вот и здесь народу – одно, номенклатуре – другое.

– Ты повторяешь чьи-то чужие слова.

Андрей сделал рубящее движение рукой:

– Да, не я один считаю, что власть должна быть безгрешной. Понимаешь? Абсолютно! Всегда самая большая мечта у народа – справедливая власть. А такой, наверное, не бывает. Наверху только Бог.

– Говоришь, как верующий…

– Почему «как»? – улыбнулся Андрей. – Я – верующий.

– В Бога? – опешила Иза. – Шутишь!

– Нисколько. «Я верю в Бога моего не потому, что доказано мне бытие Его, что принужден к принятию Его, что гарантирован я залогами с небес, а потому, что люблю Его». Так писал русский философ Николай Бердяев. У Николая Александровича мне не все по душе, время было другое, и во многом он, очевидно, ошибался, но вот это убеждение я с ним полностью разделяю.

Андрей, кажется, поставил точку в разговоре. Они стояли близко друг к другу, в двух шагах.

…Всего два шага – пространство начала. Изиному сердцу вдруг стало тепло. Счастье не бывает холодным, оно заставляет горячую кровь течь по венам с напором весенних ручьев. В глазах Андрея вспыхивали искорки смеха.

Странное существо – человек: только что живо занимавший Изу политический спор внезапно потускнел и потерял смысл. С ней словно уже случалось подобное, очень важное, может, главное в жизни. Она вот так же смотрела Андрею в лицо, потом шагнула, и он шагнул… Это было как воспоминание о будущем, реальность перемешалась с фантазией. Но воображение решительнее действий, а попробуй сделать шаг по-настоящему!

Наведенные тонкими штрихами ветви деревьев кружились по краю колодезно-чистой глубины. Вверху выплеталось кольцо небесного гнезда. Иза почти чувствовала на своих губах твердые губы Андрея. Знала, что они твердые и одновременно упруго-мягкие, с запахом березового ветра. Знание пришло из наития, из той области чувств, где вселенная живет другой жизнью – невесомой, крепкой и нежной, как касания тугого крыла. Сейчас… Сейчас запрокинутое лицо опахнет теплым дыханием, глаза зажмурятся, и… Андрей отшатнулся, давя в себе возглас то ли досады, то ли испуга. На тропу легла посторонняя тень.

Еще не видя парторга, Иза поняла, что это он, и опустила голову. Борис Владимирович покачивался с носка на каблук. Потерянный Изин взгляд медленно поднялся от начищенных ботинок по обоюдоострым стрелкам брючин, по глухой складке двубортного пальто с шеренгами больших пуговиц к синему треугольнику кашне в черных выпуклых мушках. Лицо Блохина под надвинутой на лоб представительской шляпой темно-серого фетра было лицом статуи. Командор…

– О чем беседуем, молодые люди? – спросил он без приветствия.

Голос, обычно сухой и ровный, неожиданно дрогнул, будто перетерся от скупости интонаций, и вынудил Бориса Владимировича влажно кашлянуть.

– Так, ни о чем, – сказал Андрей.

Иза запоздало поздоровалась.

Похоже, парторг шел за ними след в след, точно волк за добычей, и, наконец, настиг. Или задумался и не заметил? Но он и тогда мог бы развернуться назад по тропе либо пройти мимо, как сделал бы любой другой человек. Зачем остановился? Ведь ничего не стряслось ни с ним, ни с ними. Было предчувствие поцелуя – вот и все. А если бы студенты и поцеловались, есть ли до этого дело прохожему, пусть даже парторгу?

Холодные глаза были полны презрения, словно уличили Изу в чем-то постыдном. Минуту она ощущала безотчетный ужас, как грешная Дона Анна, к которой неумолимым возмездием притопал каменный гость. По истечении невыносимой минуты Борис Владимирович перестал покачиваться.

– Извините, что помешал вашему общению, – произнес он прежним голосом, не расцвеченным никакими эмоциями. – Всего доброго.

У серой фигуры были неестественно широкие плечи. Портные индпошива не пожалели ваты для подплечников пальто. Спина Бориса Владимировича напоминала дорожный знак «Т». Ноги Изы отказались идти в сторону тупика.

– Мне в магазин. – Она свернула на поперечную тропу.

Глава 11 Болтливый джинн