Всегда возвращаются птицы

Юра руководил вокально-инструментальным ансамблем. Позже выяснилось, что Юрий Валентинович преподает в музыкальной школе. Называть Юрой взрослого двадцатидевятилетнего человека стало неловко, хотя он вел себя на равных и, кажется, не чувствовал своего возрастного превосходства. Остановились на Юрии.

– Изольда – ирландское имя? – полюбопытствовал он.

– Вообще-то исландское.

– Ирландцы, исландцы – те и другие кельты. Любители пива и виски. – Он окинул стол слегка поисковым взглядом. – Слово «виски», кстати, из их гэльского языка. Означает что-то вроде «живая вода».

Лариса встряхнула кудряшками:

– О, вы знакомы с языком скандинавов?

– Увы, нет. Лекцию об Ирландии мог бы вам прочитать Патрик Кэролайн, музыкант моей группы. Его и назвали в честь святого Патрика, покровителя этой страны. Хотя сам Кэролайн из Гаваны, а здесь учится в МГУ.

– Отец Джона Кеннеди тоже был ирландцем и звали его Патриком, – сообщила политически подкованная Лариса. – Жаль, что Джона убили… Новый президент США не такой симпатичный. А ваш Патрик симпатичный?

– По-своему – да, хотя на вкус и цвет… – замялся Юрий. – Но импровизатор редкостный. Прямо как джазовый скальд. Рассказывает свои саги на саксофоне.

– Норны, феи, эльфы, нибелунги, – вспомнила Иза. – Вагнер…

– «Тристан и Изольда»? Вот откуда ваше имя!

Поначалу гости смущались, что, впрочем, не помешало им в два счета умять банку шпрот и большую часть «антифашистской» запеканки. Быстро опадала, таяла стопка золотисто-кружевных солнц.

– Спасибо, спасибо, – благодарил Андрей, кланяясь, как китайский болванчик, щедрым рукам, следящим за наполнением его тарелки. Ел он самозабвенно, едва слышно постанывая от удовольствия, чем пронял и смягчил суровое Ксюшино сердце. Сытый до одури, томный, с сожалением глянул на Ларисину кровать (он на ней сидел), не прочь откинуться на подушку, но девчонки не простили бы такую раскованность. За подушкой лежала зеленая книжка, и Андрей под видом того, что решил достать ее, все-таки прилег. Книжка оказалась поэтическим сборником Исаковского. Еще немного полежать удалось, пока читал вслух:

– Живи, советская отчизна, заветам Ленина верна, живи, страна социализма…

Дальше читать не мог, закрыл сборник и зачем-то признался, что не любит велеречивые стихи.

– Бачилы, яки у них словеса мудреные, – язвительно прищурилась Лариса.

Ксюша спросила, какие стихи он любит, и Андрей послушно поднялся. Он страшно отяжелел, осоловел, но чувствовал себя в долгу за ее умиление. Хотел прочесть свои – это было бы сюрпризом для Ксюши – и отложил на потом. В уме перелистались страницы – нет, не то, не то; сам не понял, почему выбор пал на машинописный лист из самиздатовской пачки, где шрифт, видимо, западал на букве «ё», и вместо маленькой везде смешно стояла большая. Читал вдохновенно. Андрею нравились странные, отдающие мистикой и быстро запомнившиеся стихи этого поэта.

Иза слушала с удивлением. Стихи были о завоевателях, пришедших в южную страну. Их встречала царица, не ко времени страстная женщина: «с глазами – провалами темного, дикого счастья». Захватчики явились на ее землю, а царица предлагала им себя без всякого стыда и зазрения совести. Может, несчастная сошла с ума от горя?

Ксюша сидела с блаженным лицом. Наслаждалась музыкой поэзии. Ларисе хотелось и прервать этот ужас, и узнать, чем он кончится.

Герольду был подан серебряный рог, но воины хмурились. Воины вспоминали северное небо, леса суровой родины «и царственно-синие женские взоры… и струны, которыми скальды гремели о женском величье».

«Царственно-синие» – при этих словах все глаза невольно устремились к Изе. Лицо возмущенной Ларисы покрылось красными пятнами, она не выдержала:

– Как же тебе, Гусев, не стыдно!

Брови Андрея вопросительно вздернулись:

– За что мне должно быть стыдно?

– Любые народы на свете бьются против рабства и угнетения, а этот рифмоплет цинично заявляет, что побежденные были рады кинуться врагам в ноги! Он унизил людей с кожей темного цвета, представил их так, будто они мечтают стать рабами! – Лариса не давала Андрею рта раскрыть. – Он нарядными словечками прикрыл свое презрительное отношение к борьбе с рабством! Подумать противно: а если бы мы вели себя так же с фашистами?! «Спешите, герои, несущие луки и пращи»! Фу, гадость!

– Сам написал! – ахнула Ксюша.

Андрей с непонятной усмешкой покачал головой:

– Нет. Николай Гумилев большой поэт… а моим рукописям место в столе.

– Большой поэт – Пушкин! – запальчиво крикнула Лариса. – Лермонтов, Шевченко, Леся Украинка! С победой социализма больших поэтов у нас стало много – Щипачев, Симонов, Кулиев, долго перечислять! А твой стихотворец – аморальный провокатор!

Ксюша словно не слышала Ларисиных воплей. Серые глаза ее с восхищением смотрели на Гусева.

– Почитай что-нибудь из своих рукописей.

– Не могу, – выдавил он, с надутыми щеками от еле сдерживаемого смеха (Ксюша поставила ударение в слове «рукописи» на предпоследний слог).

– Почему? – невинно спросила она.

Гусев развел руками в отчаянии от невозможности не сострить:

– Потому что по сравнению с настоящими рукопи́сями мои еще рукопопы…