Все тайны Третьего Рейха

Если честно, то жизнь в чем-то и налаживалась. По сравнению с годами мирового кризиса улучшились экономические условия, продукты стали дешевле. Некоторые предприятия Гитлер национализировал, некоторые остались в частных руках, но и там, и там создавались новые рабочие места, безработица отступала. Как только Гитлер пришел к власти, он возродил военную промышленность, что тоже снизило безработицу. Новое правительство хвалили за стабильность. Народ, на который фюрер ориентировался, эту политику поддержал. Буквально за пару лет страна немцев стала выглядеть как огромная стройплощадка. И это радовало глаз. Людей мало волновало, что теперь больше нет оппозиции, а существует всего одна партия. Внутри этой партии существовали разные течения, они спорили между собой, но цель имели единую — великий Рейх. Простым людям это нравилось. А те, кому не нравилось, — те уезжали. Их было по сравнению с целой Германией не так уж и много, и все высоколобые — журналисты, писатели, художники, профессора, адвокаты, врачи, инженеры, то есть, как их тут же окрестили, еврейские предатели, которые не хотят Великой Германии, враги. Народ, конечно, боялся попасть в лапы штурмовиков или полиции, но каждый был убежден, что с ним-то этого не случится. Он ведь хороший немец. Он радуется возрождению Германии.

И народ радовался. Судя по сохранившимся кадрам хроники, с каждым годом народ радовался все больше. Мероприятия национал-социалистов, всегда отличавшиеся размахом, стали еще грандиознее. Это были настоящие спектакли с демонстрацией силы, завораживающие зрелища, если они могли потрясти даже иностранцев и заставить их кричать вместе со всем немецким народом: «Хайль, Гитлер!» Заметки иностранцев тех дней напоминают восторженные советские репортажи со строек века: всеобщее воодушевление, подъем, счастливые лица. Удивительны были и средства, которыми нацисты оформляли свои митинги и шествия. Это было зрелище, рассчитанное на чувство благоговения, как всегда перед чем-то огромным и великим: если флаг — так яркий и очень большой, если праздник — так массовый, если шествие — так многотысячное.

Шпеер вспоминает, как готовились ко дню 1 мая, который считался в Германии общенародным праздником: «В ту же ночь возник проект грандиозной трибуны, за ней три гигантских флага, каждый превосходит высотой десятиэтажный дом; а полотнища должны быть натянуты на деревянных перекладинах, оба крайних — черно-бело-красные, а посредине — флаг со свастикой. С точки зрения статики все это было весьма рискованно, ибо при сильном ветре флаги выглядели бы как паруса. Их предполагалось подсветить сильными прожекторами, дабы, как на сцене, усилить впечатление приподнятого центра. Мой проект был тотчас утвержден».

Когда на берлинском стадионе проходил партийный съезд, впервые была применена особого рода подсветка: «Эффект превзошел полет моей фантазии. 130 резко очерченных световых столбов на расстоянии лишь 12 метров один от другого вокруг всего поля были видны на высоте от 6 до 8 километров и сливались там, наверху, в сияющий небосвод, отчего возникало впечатление гигантского зала, в котором отдельные лучи выглядели словно огромные колонны вдоль бесконечно высоких наружных стен. Порой через этот световой венок проплывало облако, придавая и без того фантастическому зрелищу элемент сюрреалистически отображенного миража. Я полагаю, что этот „храм из света“ был первым произведением световой архитектуры такого рода, и для меня он остается не только великолепным пространственным решением, но и единственным из моих творений, пережившим свое время. „Одновременно и торжественно, и красиво, словно находишься внутри ледяного собора“, — писал английский посланник Гендерсон».

Сердце замирало не только от масштабности зрелищ, но и от их строгой слаженности, повышенного эмоционального фона, якобы сдержанного, на самом деле невероятно романтического.

Герцштейн вспоминал: «Приведение к присяге берлинских отрядов фольксштурма явилось, пожалуй, самым близким отголоском довоенных мюнхенских митингов, каких Рейх давно уже не видел. Музыка, массы людей, фанатичные речи, руки, вскинутые в клятвенном жесте, все это стало отличительной чертой того давно канувшего в вечность берлинского дня. Церемония началась в половине десятого утра, когда Геббельс появился на балконе, выходящем на Вильгельмплатц, и оркестр грянул: „Мы маршируем по Большому Берлину“, песню „Эры борьбы“. Под звуки фанфар прозвучала команда: „Берлинский фольксштурм, внимание! Поднять штандарты и знамена! Равнение направо“.

Глава берлинского штаба СА обергруппенфюрер Гренц, крикнул: „Хайль фольксштурм!“ В ответ прозвучало: „Хайль Гитлер!“ Затем последовала короткая музыкальная пауза, прелюдия к чествованию павших в бою, после чего была отдана команда: „Берлинский фольксштурм! Внимание! Поднять штандарты и знамена! Опустить знамена“. Этим были отданы почести павшим, а оркестр играл „Песню о хорошем товарище“. Временно председательствующим был заместитель гауляйтера.