— Вы грога подливайте себе, подливайте сами. — Мишель стучит пальцем по моему пустому стакану. — У нас так принято. Каждый себе сам наливает, потому что кто же знает, где кончается ваша норма. Это только вы сами скажете, хватит вам или еще.
Я наливаю. Второй этаж вон того, через тесную площадь, почти черного, иссеченного жестким морским бризом дома с окнами в частых белых переплетах, с высоченными каминными трубами по торцам, с широкими козырьками мансарды, развернутыми прямо на бесконечный горизонт и закат. Наверное, нам уже хватит. Или еще? Здесь же можно на море смотреть: день за днем. А?
— Грохот вы перестанете слышать, вот попомните мое слово. — Мишель, оказывается, продолжает меня уговаривать. — Тут со всеми так. Приезжают, удивляются: “Как вы живете, когда так грохочет”. А через неделю-другую человек уже не слышит, как оно бьется в берег, в маяк. Просто не слышит, привыкает, и к нему, и к ветру вообще. И вы привыкнете, точно.
Может быть. Наверное, и правда привыкнем.
Или нет…
— Глогг, в сущности, примитивная вещь: вино, портвейн, виски, специи, ну еще там кое-что, для красоты… Но ведь у кого-то получается так, что полжизни не забудешь, а у кого-то — отрава: только с ног валит, как кувалдой, а впечатления никакого. Я вот сюда за глоггом сколько лет хожу, в
Из-за огромной барной стойки полированного темного дуба с бронзой просторный зал просматривается как с капитанского мостика. Когда пьешь глогг, обеими руками придерживая здоровенную стеклянную кружку, нужно уметь схлебывать с поверхности зернышки миндаля, которые там плавают, а потом еще предстоит выловить ложкой оранжевую медузу разваренной кураги. И еще изюмины попадаются, пропитанные горячей спиртной микстурой.
Мистер Самуэльсон, агент, жмурится, хлюпает, булькает, сопит и смотрит поверх края своей кружки с глоггом, смотрит.
За столиком у окна жилистая девица в полосатом свитере, поминутно отбрасывая спадающую на лоб желтую прядь, строчит что-то в большой тетради, низко склонившись над собственными карандашными строчками. Ровно у нее за спиной — седоватый джентльмен в зеленом вельветовом пиджаке с замшевыми локтями, трижды обернувший шею романтическим черным шарфом, осторожно перебирает клавиши своего ноутбука. На противоположной стороне зала пялится в экран другого ноутбука еще какая-то тетка, сильно накрашенная, потрепанная, но чему-то, что, видно, сама только что настучала, улыбается во весь рот.
— Вот почему сюда столько народу приходит писать, как вы думаете? А потому что они все про Роулинг начитались. Известно же, что она первый том “Гарри Поттера” написала, сидя в кафе, чуть ли не на салфетках. Так считается, будто это именно здесь: просто кафе красивое, в викторианском стиле, к тому самому антуражу, что в “Поттере”, как раз подходит. Вот и сидят тут, сочиняют, надеются, что и им повезет. А на самом деле писала-то она не тут, а в
Я? Да ну что вы, какой из меня… Ничего общего. Видите ли…
Или нет…
Просто когда год кончается, настроение накатывает опять. То есть не так: “накатывает” — это откуда-то снаружи. А это растет изнутри, изнутри. И идея сесть с горячей кружкой перед окном приходит одновременно. Неизменно, к концу декабря. Специальная такая кружка, особенный дух корицы и апельсина, непривычные, как будто
Кстати, в Сен-Гилем-лё-Дезере я никогда не был. В отличие от Амстердама, Эдинбурга и, кажется, даже Пенмарша. А вы как думали-то? Я же и не скрывал: факты, изложенные в этих моих историях, полностью соответствуют действительности. А все остальное я выдумываю.
В общем, идите на кухню: вино варить и мечтать. Какая ни на есть, а все зима.
ГОРЯЧЕЕ ВИНО