Все сначала

Лето и осень считаются тут “дождливым сезоном”, хотя, если честно, и это время дождями не то чтобы очень было богато. Туристический поток почти на пять месяцев иссякает, чартеров в ближние аэропорты вовсе никаких нет, с Пхукета на экскурсию никто не плывет. Остров, покрытый джунглями и рощами каучуковых гевей, совсем пустеет, засыпает, и становится так просто поймать ощущение, за которым, собственно, летели через полмира: настоящего побега, отрыва от погони, затерянности, уединения, защищенного и гарантированного самой надежной стеной — расстоянием.

Это и правда очень, очень далеко. Но цивилизация — вот она, рядом, прямо из моря прет. Дидье и Ален подгоняют рыжий пыльный пикап к кромке пляжа и идут сами, вдвоем, собирать обрывки водорослей, клочья капроновых сетей, сорванные ловушки для крабов, мятые пластиковые бутылки, скрюченные резиновые тапки, зализанный волнами и дочерна проморенный в соленой воде топляк, какие-то ломаные ящики, пружины, шланги, мешки. Потом присоединяются два садовника, обычно с чем-то копающиеся в парке, потом девочки с рецепции, бармен. Они так всей командой расчищают кусок пляжа, принадлежащий отелю, каждый день. Больше на острове почти никто этого не делает: к ноябрю течения обратятся вспять, ветер переменится, и всю дрянь само собой унесет обратно. Но владельцы нашего отеля ждать не хотят: в день набирают и вывозят по полному кузову неопрятных даров моря, хотя стараться вроде и не для кого особенно, Faraway Bay Resort, считай, пустой, из тридцати бамбуковых крытых тростником хижин вдоль изгиба песчаной бухты заняты ровно две: в одной мы, в другой — почтенное южноафриканское семейство с младенцем.

Свой кусок пляжа на далеком острове эти двое пятидесятилетних до полусмерти умотавшихся за жизнь европейцев выкупили лет шесть назад. Дидье три с лишним десятилетия носился официантом по звездоносным мишленовским ресторанам в разных концах Франции, потом плавал шефом стюардов и метрдотелем на шикарных круизных лайнерах — вокруг Европы, через Атлантику, к Шпицбергену и Гренландии. Ален унаследовал от отца гигантский ресторан на бельгийском атлантическом взморье: триста кувертов, казино, кабаре, разноязыкие мафиози с мешками наличных, белужья икра полными хрустальными салатницами, “Редерер” дюжинами драгоценных бутылок в серебряных тазах со льдом, угар, безобразно дорогие шлюхи…

Теперь они оба тут — и сражаются только с упрямым океанским прибоем.

Ален еще иногда наезжает проведать свои ненавистные триста кувертов, но как-то все реже. А Дидье вообще никуда отсюда не отлучается круглый год. Вот только прошлым летом сел на мотороллер с прицепом — такие тут называются тук-туками и гоняют как местные такси вместо исчезнувших велорикш — поднялся через всю страну на север, а потом через Бирму, Индию, Пакистан, Иран, Турцию и всю Европу приехал на этой таратайке в Бордо, навестить родителей.

— Я вообще-то из Сент-Эмильона. Слыхали?

Слыхали, а как же.

— Ехал почти три месяца. И мобильного телефона с собой не брал. А зачем? Кому звонить? Если что — люди встречные помогут. World is nice — я вот не сомневаюсь. А вы? All you need is love — так ведь? Верно же?

Верно, друг, верно. Конечно же, nice.

В отеле у Дидье и Алена мы живем неделю. Ежедневная рыбина, сваренная на пару, которую выносят нам, политую соусом из лайма и чеснока, почему-то не надоедает. И острый, словно окатывающий тебя изнутри свежим, очищающим жаром тайский суп с кокосовым молоком, — тоже удивительным образом не приедается.

К концу срока я набираюсь смелости и начинаю проситься на кухню: поглядеть, поучиться. Мне вежливо отказывают, но зато везут в соседний отель, где работает маленькая гастрономическая школа. За пять часов — только-то и всего — я прохожу там впечатляющий экспресс-курс.