Все сначала

Георгий Львович часто бывал в Германии — он произносил название мягко: “Эфь-Эрь-Ге” — и привозил оттуда все необходимое для дачи и сада, не смущаясь даже доплатой за перевес авиабагажа. Привез черенки роз, вишен, яблонь и айвы, привез огромные ножницы для стрижки изгороди, привез невиданные грабли из сверкающих проволочных прутиков для разравнивания дорожек, привез гномика и щенячью попу, привез семена для газона и даже маленькую газонокосилочку на человеческой тяге без мотора.

Этот газон, кстати, приводил в особенное бешенство соседей. Они-то плотно застраивали свои участки теплицами с огурцами и кабачками, разбивали ряды грядок с морковью и луком, еще и еще утесняли ряды смородиновых кустов. А тут — огромная пустая проплешина глупой травы, хоть бы укропчик какой по краю высеяли. В конце 70-х под Москвой, на драгоценной земле этой стародачной местности, такое отношение к соткам выглядело упрямством, издевательством. Но ничего: Нина Ивановна много лет проработала зубным врачом в психиатрической больнице имени Кащенко, так что хорошо умела одним взглядом смирять агрессию и просто голосом держать на безопасном расстоянии любого зверя.

Георгий Львович же был знаменитым переводчиком художественной литературы, причем, как он это называл, “в обратную сторону”: переводил на немецкий произведения советских писателей. Работал он по контрактам с крупнейшими западногерманскими и австрийскими издательствами, способствовал таким образом пропаганде советской многонациональной литературы в прогрессивных кругах капиталистической общественности и потому имел полный карт-бланш в выборе авторов, согласовывая его напрямую со вкусами только своих заказчиков. Набор получался весьма достойный, как бы теперь сказали, либеральный: Трифонов, Астафьев, Шукшин, Айтматов, Искандер, Думбадзе… Так что работы своей Георгий Львович мог не стесняться — не Суркова же или Маркова переводит. Да к тому же он обладал уникальной привилегией: располагал счетом в западном банке, куда приходили гонорары от западных издателей.

Про эти гонорары соседи не знали, но понимали, что немецкая газонокосилочка, фиалки и гномик взялись тут не просто так. Если б не Нина Ивановна, дачу б давно сожгли.

А ведь соседи еще не видели паспорта Георгия Львовича. Там — в обыкновенном советском паспорте, да, — было написано, что зовут его на самом деле Юрген Лео и что родился он в “г. Сент-Мориц, Швейцарская республика”. Дело в том, что папа Георгия Львовича был человеком очень основательным, осторожным и дальновидным. Поэтому он еще в 1935 году сказал жене и юному Юргену, что Швейцария — слишком опасное место для еврейской семьи, что она слишком близко к Германии, что Гитлер не сегодня-завтра оккупирует и разграбит ее и что надо бежать в действительно безопасное, надежное место — в Советский Союз. Очень сложным путем, потеряв по дороге все имущество и сбережения, перебрались — через Париж, Амстердам, Стокгольм и Таллин — в Москву. Стали героями огромного очерка в “Правде”, который даже прочли целиком по “Радио Коминтерна”. Ровно через год родителей Георгия Львовича увезли — потом из документов о реабилитации выяснилось, что расстреляли обоих меньше чем через двое суток.

Тридцать лет спустя Георгий Львович в первый раз оказался в Швейцарии и убедился, что их дом в Сент-Морице не только цел, но за это время, кажется, даже и не потребовал ремонта: во всяком случае, кнопка звонка, которую помнили пальцы его левой руки, осталась та же.

Коллеги по Союзу писателей говорили, что Георгий Львович — гений. Даже представить себе было невозможно, как ему удалось с таким происхождением уцелеть в сталинские годы, поступить в Московский университет и окончить его, не забыть немецкий язык, не попасть под “борьбу с космополитизмом”, защитить две диссертации, выйти на прямые контакты с западными издателями, без конца ездить по всей Европе, не переводить бездарей и подонков, получить право на счет в банке (в бухгалтерии Союза знали и про это). И всю жизнь так и не вступать в партию! Вы только подумайте!..

Наверное, Георгий Львович и правда обладал редчайшим талантом: умел спокойно, холодно, кропотливо выстраивать вокруг себя жизнь, которая соответствовала его простым и ясным представлениям о правильном и уместном. Он просто жил с ощущением, что у него есть некоторые обыкновенные человеческие права, естественное достоинство и этого никто не смеет отнять. Ну, в крайнем случае придется подождать немного, пока люди сами поймут, что как он говорит — так и будет верно. Впрочем, возможно, некоторым секретам общения и убеждения его все же научила Нина Ивановна.

В середине 80-х, когда я был уже не просто подростком, безнадежно влюбленным в их дочь Лизу, а вполне взрослым молодым человеком, с которым можно доверительно обсуждать опасные темы, он как-то сказал мне в ответ на прямо поставленный вопрос:

— Я никуда не уеду. Мне эта страна досталась слишком дорого. Моя Европа — здесь. Я ее прямо тут построю.

И практически построил ведь.

Уехали они только в 2000-м. Георгий Львович все-таки устал.