Все приливы судьбы

Мне говорили, что задолго до моего рождения папа был моряком. Но он никогда не вспоминает о тех временах.

По комнате разбросаны пустые графины из-под эля и застоявшегося вина, а папины волосы растрепались оттого, что он постоянно проводит по ним руками и дергает за кончики, бормоча ругательные слова, которые мне нельзя повторять.

– Он должен быть здесь, – ворчит папа, и его голос звучит так низко и безумно, что у меня по коже бегут мурашки. – Он должен быть здесь. Проклятые пробужденные, почему его здесь нет? – вскочив с места, он ударяет кулаком по видавшему виды деревянному столу. Незажженная лампа летит вниз, разбрызгивая масло по соломенному полу. Солома и дерево жадно впитывают густую липкую жидкость, но папа этого даже не замечает. Только услышав мой удивленный вздох, он поворачивается к двери.

– Мэрайя? – тон его голоса острый, как бритва, и я отшатываюсь от двери, приготовившись бежать. Но уже слишком поздно. В кабинете раздаются тяжелые, пьяные шаги, которые с каждой секундой становятся все ближе. – Мне казалось, я велел никогда так не делать…

Папа распахивает хлипкую дверь, и его лицо искажается в замешательстве. Только посмотрев вниз, он замечает меня. Я дрожу, прижимаясь к стене и отчаянно желая стать такой же крошечной, какой я себя чувствую.

– Т-ты не спустился к ужину, – заикаясь, говорю я. – Я хотела… проверить…

Он вздыхает, и здесь, в тусклом свете коридора, я замечаю, что его влажные глаза налиты кровью. Грубо распахнув дверь, папа говорит: «Входи» – но в его голосе нет ни капли нежности. В нем нет того тепла, которое я так надеюсь найти.

Но сейчас мне все равно; папа никогда не пускал меня в свой кабинет, и я даже не помню, когда в последний раз с ним разговаривала. Я с радостью цепляюсь за эту возможность.

– Между прочим, я тоже люблю карты. – Я искоса смотрю на него, в надежде, что мне удалось произвести на него впечатление. – А еще я знаю все главные созвездия и умею по ним ориентироваться. Мы с моей подругой хотим стать моряками, прямо как ты! Она будет капитаном, а я штурманом. Если только… ты не решишь снова отправиться в плавание. Тогда я могла бы стать твоим штурманом. Если ты не против.

– О, я точно отправлюсь в плавание, – прямо говорит он, и мое сердце уже готово взлететь ввысь. – Как только пойму, куда мне плыть. Но я не возьму тебя с собой.

Мое сердце падает вниз, застревая где-то в горле. Я прекрасно понимаю, что папа никогда не возьмет меня в плавание, но в глубине души я надеялась, что он хотя бы подумает над моим предложением. Каждую ночь я изучаю карты и книги по навигации. Я могла бы быть очень полезной, если бы только он дал мне шанс.

Меня охватывает печаль, но я не подаю виду. В конце концов, папа никогда не показывает своих эмоций. Может быть, морякам не положено этого делать. Может быть, это испытание, и я тоже не должна проявлять своих чувств.

– Ты что-то ищешь? – Я сажусь на край маленькой кровати позади него. Задрав подбородок, я стараюсь говорить как можно серьезнее, чтобы быть достойной его внимания.

К моему удивлению, это работает. Папа не прогоняет меня прочь, не бросает на меня испепеляющий взгляд. Он просто садится в кресло и проводит обеими руками по своим светлым волосам, со вздохом дергая их за кончики.

– Да, – коротко говорит он, и я колеблюсь, не зная, расспрашивать ли мне дальше или молчать. В конце концов, я решаюсь на что-то среднее.

Совсем тихо, почти надеясь, что меня не услышат, я спрашиваю:

– А что именно?

Кресло тревожно скрипит, когда папа откидывается назад и делает большой глоток из графина. Даже отсюда я чувствую его дыхание, сладкое от рома.

– Ты действительно хочешь знать, Орнелл?

Мое нутро подсказывает, что мне лучше уйти; я никогда не видела папу в таком состоянии, и здесь что-то не так. Но прежде, чем я успеваю пошевелиться, он снова начинает говорить, и я не решаюсь его прервать. Он еще никогда не говорил так много в моем присутствии. Я должна быть счастлива, что мне выпала такая удача.

Я медленно киваю.

– Я ищу ту, которая владеет моим сердцем, – его голос звучит ровно и уверенно, каждое слово словно удар. – Я хочу вернуть свою любимую женщину в мир живых.

Все мое тело немеет.

– Но… мама и так жива, – я знаю, что это наивные слова, но они все равно срываются с моего языка. Папа никогда не говорил про любовь, никогда не вкладывал в свои речи таких сильных эмоций. Должно быть, все дело в роме, потому что его остекленевшие глаза все больше наливаются кровью, и с каждым новым глотком он начинает говорить все быстрее и быстрее.

– А Корина мертва, – он скрипит зубами. – И сколько бы раз я ни пытался ее спасти, мне этого не удавалось. Скажи, ты это читала?